Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

С этой минуты и начался период жесточайших лишений, испытанных нашей семьей. Что значит остаться без отца мы поняли хотя бы даже по тому, что не могли его похоронить целых три дня. Дед Яков не пришел ни во время болезни отца, своего сына, ни после его смерти. Соседи помогли достать досок, мастер сколотил гроб. Единственной опорой моей матери была в те дни ее сводная сестра, моя крестная и наша соседка Мария Ефремовна Ставрун. И вот в морозный зимний день, при сильном февральском холодном ветре, мы провожали отца. Четверо мужчин несли гроб на полотенцах: сначала в старую церковь, где отец Николай отслужил панихиду, а потом на кладбище: всего километра два. Шли, как полагалось по обычаю, с непокрытыми головами, и муж Марии Ефремовны — Константин Ставрун, примерно ровесник моего отца, сильно простудился и долго болел после этого. Провожали отца несколько десятков земляков из числа соседей и родственников. Когда прощались с отцом у могилы, то появился дед Яков. Самым тщательным образом порезал ножницами, которые достал из кармана, хороший костюм, в котором хоронили отца: в то время нередко разрывали могилы и раздевали покойников. Потом дед сунул отцу под лацкан пиджака синюю царскую пятерку: уладить загробные дела. Провожающие бросили по горсти земли на гроб, опущенный в могилу. На могиле поставили плохонький крест, что не помешало, впрочем, примерно через год, в холодную и голодную зиму двадцатого года кому-то украсть его на дрова.

Мы вернулись в свою стылую, пропахшую карболкой хату. Нас оставалось семеро: прабабушка Татьяна, мать Фекла Назаровна, одиннадцатилетний старший брат Иван, я, в ту пору девятилетний, шестилетняя сестра Ольга, четырехлетний брат Василий и трехмесячный Николай. Практически без всяких средств к существованию. Здесь мы и узнали, что такое настоящая нищета, что такое человеческая жестокость и равнодушие к слабому. Эти пороки, связанные с низким уровнем культуры и бедностью народа, сделали такой ожесточенной и длительной классовую борьбу в нашей стране. Ведь было у нас немало родственников, но практически все в трудную годину от нас отвернулись. В первую очередь, конечно же, родная советская власть. Сколько помню, семье погибшего красноармейца не выплатили ни копейки помощи, зато усиленно прижимали налогом наши робкие попытки прокормиться.

Мы были оставлены на милость ближайших родственников, если не принимать во внимание слабенькое хозяйство, которое было по силам вдове с пятью детьми на руках. Более того, после смерти отца начался поэтапный, растянувшийся на годы грабеж нашей семьи со стороны нашего деда и дядьев — его сыновей. Невольно верилось, что бога нет. Ведь все эти люди носили на груди символ христианской доброты и смирения — крест. Мать сразу после смерти отца обратилась к богу: «Бог, если ты есть на свете, как ты мог оставить меня вдовой с пятью детьми?». И потому мои религиозные чувства с самого начала жизни подвергались слишком большим сомнениям, чтобы быть прочными. Нет у меня особой надежды и на ту роль духовного вождя, которую кое-кто пытается отвести церкви в деле возрождения России. Честное слово, давайте лучше надеяться на свой свободный труд. Не мучила меня совесть, когда вместе с другими комсомольцами распевал на ахтарских улицах частушку: «Эх ты Бог, ты наш Бог, чего ты ботаешь? Ты на небе сидишь — не работаешь».