Бегом пустилась Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра; и наконец, к вечеру другого дня, добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела было бросить уж череп: „Верно, дома, — думает себе, — уж больше в огне не нуждаются”. Но вдруг послышался глухой голос из черепа: „Не бросай меня, неси к мачехе!”
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили ее ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей — тот погасал, как только входили с ним в горницу. „Авось твой огонь будет держаться!” — сказала мачеха.
Внесли череп в горницу, а глаза из черепа так и глядят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся — глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь, одну Василису не тронуло.
Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке. Живет себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке: „Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи купи мне льна самого лучшего: я хоть прясть буду!"
Старушка купила, Василиса села за дело — работа так и горит у нее, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много, пора бы и за тканье приниматься, да таких берд не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу; никто не берется и сделать их. Василиса стала просить свою куколку, та и говорит: „Принеси-ка мне какое-нибудь старое бердо, да старый челнок, да лошадиной гривы: я все тебе смастерю".
Василиса добыла все, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Весною полотно выбелили, и Василиса говорит старухе: „Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе". Старуха взглянула на товар и ахнула: „Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому: понесу во дворец!"
Пошла старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает. Царь увидал и спрашивает: „Что тебе, старушка, надобно?" — „Ваше царское величество, — отвечает старуха, — я принесла диковинный товар; никому, кроме тебя, показать не хочу! " Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно — вздивовался. „Что хочешь за него?" — спросил царь. „Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла!" Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками.
Стали царю из того полотна сорочки шить; раскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их сшить. Долго искали, наконец царь позвал старуху и говорит: „Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить! " — „Не я, государь, пряла и ткала полотно, — сказала старуха, — это работа приемыша моего — девушки". — „Ну, так пусть и сошьет она! "
Воротилась старушка домой и рассказала обо всем Василисе. „Я знала, — говорит ей Василиса, — что эта работа моих рук не минует!" Заперлась в свою горницу и принялась за работу; шила она не покладая рук, и скоро дюжина сорочек была готова.
Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждет, что будет. Видит: на двор к старухе идет царский слуга; вошел в горницу и говорит: „Царь-государь хочет видеть искусницу, что сшила ему сорочки, и наградить ее из своих царских рук!" Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в нее без памяти. „Нет, красавица моя, — говорит он, — не расстанусь я с тобой, ты будешь моей женою! "
Взял царь Василису за белые руки, посадил ее подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался ее судьбе и остался жить при дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
46. Крошечка-Хаврошечка
⠀⠀ ⠀⠀
Вы знаете, что есть на свете люди и хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые бога не боятся, своего брата не стыдятся; к таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой маленькой, взяли ее эти люди, выкормили и на свет божий не пустили, над работой каждый день занудили, заморили — она и подает, и прибирает, и за всех и за все отвечает.
А были у хозяйки три дочери большие. Старшая звалась Одноглазка, средняя — Двуглазка, а младшая — Триглазка; но они только и знали у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала, их обшивала, для них и пряла и ткала, а слова доброго никогда не слыхала. Вот то-то и больно — ткнуть да толкнуть есть кому, а приветить да приохотить нет никого!