Русские не сдаются!

В ответ немец злобно рассмеялся. И продолжал щериться в усмешке, даже когда к Альбикову присоединился сержант Стерх, а за моей спиной встали Барский и Зеленецкий. А где же Гайдар? Ладно, позже разберемся… Надо с этим ублюдком сперва покончить. С моего места противник почти не виден. Немного смещаюсь, и мне открывается правый бок диверсанта, но вражина начеку – делает пару шагов назад, снова закрываясь телом девушки. Однако секунды утекают с катастрофической скоростью, а ситуация остается патовой. Как только мы делали какое-то движение, пытаясь улучшить позицию, немец немедленно парировал, постепенно отступая к деревьям. Его рука с ножом постоянно дергалась, и на горле Марины появилось несколько порезов, текла кровь. Так его не достать – если я сейчас выстрелю по едва видимым ногам диверсанта, он неминуемо порежет свою заложницу. Хорошо бы этого козла как-то отвлечь…

– Schau, Arschloch, wenn Sie ein Messer zu werfen, gebe ich Ihnen einen leichten Tod! Wenn Sie nicht aufgeben, werden wir Sie mit einem Seil zu treten, und dann werde ich die Eingeweide aus dem Leib geschnitten und dann auflegen![24]

Услышав угрозу, фашист удивленно присвистнул, а затем опять рассмеялся, правда, чуть более нервно. Весельчак, мать его!

– Сержант! Уйми своего щенка! Я военнослужащий немецкой армии и требую, чтобы со мной обращались как с солдатом, а не грозили пытками! – неожиданно сказал фриц, обращаясь к Альбикову. По-русски урод говорил совершенно без акцента. – Я сдамся, если вы гарантируете соблюдение конвенций по обращению с военнопленными!

– Ого, как заговорил! – поразился я наглости фашиста. – Ты прикрываешься девушкой и хочешь, чтобы мы конвенции соблюдали?

– Эта женщина одета в униформу вашей действующей армии и носит соответствующие знаки различия, поэтому считается комбатантом, со всеми вытекающими последствиями, – с некоторой ленцой в голосе объяснил немец. – Мы, в отличие от вас, своих женщин в бой не бросаем!

Совершенно неожиданно для всех за спиной диверсанта возник Гайдар, бледный, как тень отца Гамлета. Откуда он взялся, я не увидел – до ближайшего дерева было метров пять. Аркадий Петрович вскинул «наган» и сделал всего один выстрел. Голова немца мотнулась от попадания, нож вывалился из пальцев, и диверсант медленно завалился на спину, скребя по траве каблуками ботинок.

– Товарищ комиссар, да как же вы?.. – растерянно проговорил Альбиков. – Он ведь уже почти сдался!

– А ты, сержант, взгляни, что эти твари с ранеными сделали! – с болью в голосе сказал Гайдар.

Все машинально повернулись в ту сторону, где лежали наши бойцы. Только Марина, едва сделав небольшой шажок, покачнулась и рухнула на колени. Выронив винтовку, бросаюсь к ней и подхватываю на руки:

– Что с тобой?

Но девушка меня почти не слышит – глаза закатились, она близка к обмороку. Да что же это такое, мать вашу? Смерть, в самом кошмарном ее проявлении, преследует несчастную девчонку, словно она проклята. Дурная карма прежней жизни, как сказала бы моя бывшая жена.

– Игорь, посмотри! – каким-то странным, как будто у него ком в горле, голосом говорит Барский.

Аккуратно укладываю Марину, подбираю «АВС» и топаю к друзьям, которые стоят под деревом, выстроившись в неровный рядок, и смотрят на что-то у корней. Там лежали… наши раненые…

После слов Гайдара я был готов к тому, что они мертвы, но простое убийство показалось просвещенным европейцам слишком скучным… Беспомощным людям вспороли животы от паха до грудины и вырезали на лбу пятиконечные звезды. Господи, ну зачем их надо было мучить? Ведь лишить жизни можно было одним выстрелом! Ради чего немцы так поступили? С целью получения сведений? Так не успели бы их нормально допросить! Чтобы запугать живых? Но ведь они планировали перебить нас всех, кого запугивать? Для чего понадобилась эта бессмысленная жестокость? Оставалась только одна причина – тот, кто это сделал, получал удовольствие от процесса.

Я не ангел, а старый, злой, мстительный человек с выжженной душой, таким меня сделала война. Приходилось совершать жуткие поступки – добивать раненых врагов, пытать пленных, казнить убийц, кастрировать насильников, но я всегда считал это тяжелой, грязной работой, за которую мне суждено попасть прямиком в ад, а не источником наслаждения.

– Похоронить бы… – с тоской сказал Стерх.

– Похороним, – глухо пробормотал, отворачиваясь, Альбиков. – Своих только дождемся…

– Надо поляну сперва зачистить, – машинально посоветовал я, продолжая смотреть на растерзанные тела.

– Что? – не понял Хуршед.

– Проверить местность, вдруг где-то недобитки затаились! Кто из наших еще уцелел?

– Нас трое осталось. Сержант Барков тяжело ранен, у броневиков остался, – ответил Стерх. – Моих ребят всех положили. И шоферюг… Насчет часовых не скажу, надо сходить посмотреть… Однако сомнительно, что кто-то выжил. Разве что немчик этот…

– Вондерер уцелел? – удивился я.

– А чего ему, суке, будет? Как стрельба началась, я его на землю уложил и велел не отсвечивать. Ладно, пойдем… поляну чистить! – мрачно сказал Альбиков, щелкая предохранителем.