Русские патриархи 1589–1700 гг

«Все те, кто в годы правления покойного царя был в опале, — писал датский посол в Москве Гильдебрандт фон Горн, — оказались снова возведенными в прежнее достоинство» [398]. Особую надежду Иоаким и его главные соучастники по перевороту возлагали на восстановленного в чинах Артамона Сергеевича Матвеева. Спешно прибыв в Москву, Матвеев долго беседовал при закрытых дверях со своим старым товарищем князем Юрием Алексеевичем Долгоруковым, державшим в руках управление военными ведомствами, и, конечно, с патриархом, который с облегчением передал новоприбывшему место главы правительства. Артамон Сергеевич принял новопридуманную должность «великого опекуна» при малолетнем царе Петре.

Иоакима не волновало, что захват власти Матвеевым и обыкновенная для выскочек наглость, с которой Нарышкины держались при дворе, раскололи союз царедворцев, приведший на трон Петра. По всей Москве ходили слухи, что возглавивший аристократическую оппозицию князь Одоевский публично дал» Ивану Нарышкину пощечину и обозвал «собакой». Но союз известных карателей — Матвеева и Долгорукова — при поддержке патриарха мог не опасаться недовольства аристократии: кто, кроме них, мог «пресечь бунт»?

Датский резидент фон Розенбуш доносил своему правительству, что возвращению Матвеева во дворце «все были рады, даже недовольные, надеясь, что он положит конец всем беспорядкам стрельцов и предотвратит грозящие беспокойства. Он выразил свое неодобрение… потворству стрельцам, на которых чем свободнее оставлять узду — тем более склонны они делаются ко всяким недовольствам». Тем временем, заметил резидент, «у стрельцов шли речи, что при дворе решено казнить смертью зачинщиков доброго дела, а большую часть разослать по гарнизонам в дальние города». Ободренные Матвеевым государственные мужи уже похвалялись, что вскоре обвесят трупами бунтовщиков всю огромную окружность Земляного города [399].

Патриарх и его друзья были ослеплены мнимым могуществом верховной власти. Они понимали, конечно, что указ прекратить расправу над стрелецким начальством и тем более распоряжение шести полкам московских стрельцов выступить «на башкирцев» вызовут недовольство служилых. Они знали, что стрельцы и солдаты уже неоднократно участвовали в народных бунтах, во множестве переходили на сторону восставших горожан или казаков Разина. Но Иоаким, Матвеев, Долгоруков и иже с ними не могли даже отдаленно представить себе мощь и организованность восстания всех полков московскою гарнизона.

Князь Ромодановский, его генералы и другие герои последней турецкой войны могли бы раскрыть правительству глаза на истину: охваченные волнениями полки являлись главной ударной силой российской армии. Но командиров новой регулярной армии не спрашивали, а те, кто не видал «выборную» пехоту в деле, отказывались понимать, что во всем государстве нет силы, способной ей противостоять.

Отступление офтальмологическое: о хронической глазной болезни господ

Прежде чем упрекать патриарха Иоакима за недооценку опасности восстания стрелецких и солдатских полков, следовало бы сурово обвинить прославленного воеводу князя Юрия Долгорукова и бывшего стрелецкого полковника Артамона Матвеева. Однако, во–первых, они не участвовали в сражениях последней войны, а во–вторых, их ошибка характерна для власть предержащих вообще и феодального государства в особенности.

Попробуйте представить себе полк рейтар: стальную стену закованных в латы дворян–кавалеристов, каждый из которых вооружен карабином, парой пистолетов и палашом. На их фоне даже солдаты в шлемах и кирасах, с мушкетами и шпагами выглядят мелковато, а уж стрельцы, «защищенные» одной каской и суконным кафтаном, вооруженные ружьем, бердышом–секирой да саблей, — вовсе не смотрятся. От атаки тяжелой кавалерии дрожит земля, любому наблюдателю покажется, что «мужики» — пехотинцы будут вмиг растоптаны.

Так думал бургундский герцог Карл Смелый, бросая своих блистательных рыцарей на пехоту нищих швейцарцев. Было уверено в победе французское дворянство, атакуя английских мужиков–лучников при Пуатье и Азенкуре или фламандских бюргеров при Креси. То же искажение зрения присуще и современным генералам: мысль задавить танками упорствующих в защите города пехотинцев посещает их с устрашающим постоянством.

Увы, история напрасно показывает господам поля сражений, заваленные грудами железа, над которым уже много веков торжествует простое сукно. Еще меньше убеждают власть имущих примеры стойкости вооруженного и организованного простонародья, доведенного очередным безумным правительством до отчаяния. А чтобы сложить два этих обстоятельства — силу пехоты и факт, что набирается она всенепременно из «мужиков», непривилегированной серой массы, — правитель должен обладать воистину гигантскими умственными способностями.