Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990

Напрасно о вещах те думают, Шувалов,
Которые стекло чтут ниже минералов.

Он же рассказывал, что у него был приятель и сослуживец, большой охотник до чтения, но книг особенного рода. Бывало, зайдет он к нему и просит, нет ли чего почитать. Давыдов даст ему первую книжку, которая попадется под руку. – «А что, это запрещенная книга?» – спросит он. – «Нет, я купил ее здесь, в книжной лавке». – «Ну, так лучше я обожду, когда получишь запрещенную». Однажды приходит он с взволнованным и торжественным лицом. – «Что за книгу я прочел теперь, – говорит он, – просто чудо!» – «А какое название?» – «Мудреное, не упомню». – «Имя автора?» – «Также забыл». – «Да о чем она толкует?» – «Обо всем, так наповал всё и всех ругает. Превосходная книга!» Из-за этого потребителя бесцензурного товара так и выглядывает толпа читателей. Кто не встречал их? Хороша ли, дурна контрабанда, им до того дела нет. Главное обольщение их контрабанда сама по себе.

Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Т. 8. СПб., 1883. См. также: Вяземский П. А. Старая записная книжка / Ред. и примеч. Л. Я. Гинзбург. Л., 1929.

Все уже было под Солнцем… В недавние, так называемые «застойные» годы, подобные персонажи встречались на каждом шагу: их интересовал только «сам-» или «тамиздат» – независимо от качества. Тогда же был популярен анекдот о бабушке, переписывавшей «Войну и мир» для внучки-школьницы, поскольку та никаких книг, напечатанных советскими издательствами, не признает, читая один «самиздат».

Об эволюции взглядов Вяземского на цензуру см. в примечаниях к стихотворению В. С. Курочкина «Явление гласности».

Из письма Н. П. Гилярову-Платонову

<…> Образ понятий ваших о цензуре и чувства и правила, коими хотите руководствоваться, служат лучшим ручательством и залогом в правильном исполнении ваших обязанностей. Впрочем, непредвидимых случаев предвидеть нельзя. Тут, как и везде и во всем, надобно на Бога надеяться и самому не плошать. Если бы дело от меня зависело, то весь цензурный устав и все инструкции цензорам заключались бы в трех словах: благоразумие, добросовестность, сметливость. Все цензурные уставы хороши и плохи. Всего не придумаешь, от всего не убережешься. Самый подробный устав все-таки имеет лазейки, через которые неблагонамеренность может прокрасться. Все зависит от людей, как от цензоров, так и тех, которые имеют право с них взыскивать. Цензоры не судьи, а присяжные, с той только разницей, что они вместе с тем люди ответственные.

Бог вам в помощь! Надеюсь, что все пойдет хорошо. Но будьте осторожны. Литературный народ в Москве очень добросовестен и в глубине своей души благонамерен. Я этому верен вполне. Но он вовсе не практический, пишет часто без оглядки и без догадки. В Москве цензор должен быть сметлив за себя и за писателя. <…>

1856

Из бумаг Н. П. Гилярова-Платонова // Русский архив. 1889. № 10. С. 264.

Из предисловия к публикации: «Н. П. Гиляров-Платонов, после назначения его цензором, чему много способствовал тогдашний товарищ министра народного просвещения кн. Вяземский, написал ему благодарственное письмо, в котором откровенно изложил свои взгляды на цензурный устав. Вяземский ответил ему».

П. А. Вяземский в 1855 г. назначен товарищем (то есть заместителем) министра народного просвещения, в ведение которого входило руководство цензурой. О Н. П. Гилярове-Платонове см. Перечень цензоров.

А. А. Дельвиг Петербургским цензорам