Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990

Друзья, возрадуйтесь! – простор!
(Давай скорей бутылок!)
Теперь бы петь… Но стал я хвор!
А прежде был я пылок.
И был подвижен я, как челн
(Зачем на пробке плесень?..),
И как у моря звучных волн,
У лиры было песен.
Но жизнь была так коротка
Для песен этой лиры, —
От типографского станка
До цензорской квартиры!

IV Литераторы

Три друга обнялись при встрече,
Входя в какой-то магазин.
«Теперь пойдут иные речи!» —
Заметил весело один. —

Теперь нас ждут простор и слава!

Другой восторженно сказал,
А третий посмотрел лукаво
И головою покачал![110]

V Фельетонная букашка

Я – фельетонная букашка,
Ищу посильного труда.
Я, как ходячая бумажка,
Поистрепался, господа,

Но лишь давайте мне сюжеты,

Увидите – хорош мой слог.
Сначала я писал куплеты,
Состряпал несколько эклог,

Но скоро я стихи оставил,

Поняв, что лучший на земле
Тот род, который так прославил
Булгарин в «Северной пчеле».

Я говорю о фельетоне…

Статейки я писать могу
В великосветском, модном тоне,
И будут хороши, не лгу.

Из жизни здешней и московской

Черты охотно я беру.
Знаком вам господин Пановский?[111]
Мы с ним похожи по перу.

Известен я в литературе…

Угодно ль вам меня нанять?
Умел писать я при цензуре,
Так мудрено ль теперь писать?

Признаться, я попал невольно

В литературную семью.
Ох! было время – вспомнить больно!
Дрожишь, бывало, за статью.

Мою любимую идейку,

Что в Петербурге климат плох,
И ту не в каждую статейку
Вставлять я без боязни мог.

Однажды написал я сдуру,

Что видел на мосту дыру.
Переполошил всю цензуру,
Таскали даже ко двору!

Ну! дали мне головомойку,

С полгода поджимал я хвост.
С тех пор не езжу через Мойку
И не гляжу на этот мост![112]

Я надоел вам? извините!

Но старых ран коснулся я…
И вдруг… кто думать мог?.. скажите!
Горька была вся жизнь моя,

Но, претерпев судьбы удары,

Под старость счастье я узнал:
Курил на улицах сигары[113]
И без цензуры сочинял!

VI Публика

1