Читаем Русские поэты XX века: учебное пособие полностью

Русские поэты XX века: учебное пособие

В. В. Лосев , Владимир Васильевич Лосев , Леонид Павлович Кременцов

Израильская, – говорю, – военщинаИзвестна всему свету!Как мать, – говорю, – и как женщинаТребую их к ответу!Который год я вдовая —Все счастье – мимо,Но я стоять готоваяЗа дело мира!Как мать вам заявляю и как женщина!..

Абсурдность ситуации, между тем, не в самом по себе факте «перепутанных бумажек». Это – лишь первая ступень. Апофеоз наступает после того, как Клим («вдова») на мгновение растерялся: «продолжать или кончить»?

В зале вроде ни смешочков, ни вою…Первый тоже, вижу, рожи не корчит,А кивает мне своей головою!Ну, и дал я тут галопом по фразам(Слава Богу, завсегда все и то же),А как кончил —Все захлопали разом,Первый тоже – лично – сдвинул ладоши.

Документальна ли эта анекдотическая ситуация – слушателя не интересовало, хотя его не могла не подкупать способность Галича перевоплощаться, естественность интонации, фонетическая точность («У жене, моей спросите, у Даши, / У сестре ее спросите, у Клавки») и т. п.[12] Слушатель не мог не чувствовать, как за первым, комическим, слоем неумолимо проступает второй – жестко-сатирический. Личность в общественном сознании настолько обесценилась, что индивидуальные ее границы неразличимы – «не помогает» даже половой признак! А главное – совершенно есте ственно, как ни в чем не бывало, звучит и воспринимается противопоставление «счастье – мимо» и «дело мира» – и первое, безусловно, «компенсируется» вторым.

Песенное слово у Галича раскрепощается не только социально, но и историко-культурно – «врастая» в русскую поэзию XX века и «прорастая» ею. Это, в первую очередь, целый цикл песен, посвященных русским художникам, слова прежних лет: «Снова август» – А. Ахматовой, «На сопках Маньчжурии» – М. Зощенко, «Легенда о табаке» – Д. Хармсу, «Возвращение на Итаку» – О. Мандельштаму, «Памяти Б.Л. Пастернака». Исполнению этих песен на концертах Галич обязательно предпосылал довольно объемное предисловие-эпиграф – о личности и судьбе поэта – а сам текст обильно насыщал реминисценциями из его произведений:

Ах, осыпались лапы елочьи,Отзвенели его метели…До чего ж мы гордимся, сволочи,Что он умер в своей постели!«Мело, мело, по всей земле, во все пределы,Свеча горела на столе, свеча горела…»Нет, никакая не свеча,Горела люстра!Очки на морде палачаСверкали шустро!А зал зевал, а зал скучал —Мели, Емеля!Ведь не в тюрьму, и не в Сучан,Не к «высшей мере»!И не к терновому венцуКолесованьем,А как поленом по лицу,Голосованьем!И кто-то, спьяну, вопрошал:«За что? Кого там?»И кто-то жрал, и кто-то ржалНад анекдотом…Мы не забудем этот смехИ эту скуку!Мы поименно вспомним всех,Кто поднял руку!«Гул затих. Я вышел на подмостки.Прислонясь к дверному косяку…»Вот и смолкли клевета и споры,Словно взят у вечности отгул…А над гробом встали мародеры,И несут почетный…Ка-ра-ул!

(«Памяти Б.Л. Пастернака»)

Надо сказать, что Галич выражает здесь общую тенденцию «взрослеющей» в 1960-е годы авторской песни. Она все чаще обращается к серьезной (и по большей части «закрытой» тогда) поэзии: зачастую барды – и в те годы, и позже – пели только чужие стихи (в первой волне – В. Берковский, во второй – С. Никитин) или чужие наравне со своими (самый яркий пример – начавший уже в семидесятые А. Суханов).

Возвращаясь к Галичу, заметим, что не только описанным выше – несколько механическим – способом его слово соединялось со словом предшественников. В ряде песен это соединение поразительно органично, и «вызванный» из былого голос вдруг не просто оказывается внятным в иное время, но и обозначает новый день как один из дней века:

Перейти на страницу: