Русские сказки

А когда представили – повелел:

– Обыскать!

Обыскали, лишили ценностей, как-то: взяли часы и кольцо обручальное, червонного золота, золотые пломбы из зубов выковыряли, подтяжки новенькие сняли, пуговицы отпороли, и докладывают:

– Готово, Игемон!

– Ну, что – ничего?

– Ничего, а что было лишнего – отобрано!

– А в голове?

– И в голове будто ничего.

– Допустите!

Вошел житель к Игемону, и уже по тому, как он штаны поддерживал, – узрел и понял Игемон его полную готовность ко всем случайностям жизни, но, желая произвести сокрушающее душу впечатление, все-таки взревел грозно:

– Ага, житель, явился?!

А житель кротко сознается:

– Весь пришел.

– Ты что же это, а?

– Я, Игемоне, ничего! Просто – решил я побеждать терпением…

Ощетинился Игемон, рычит:

– Опять? Опять побеждать?

– Да я – зло…

– Молчать!

– Да я не вас подразумеваю…

Игемон не верит:

– Не меня? А кого?

– Себя.

Удивился Игемон.

– Стой! В чем зло?

– В сопротивлении оному.

– Врешь?

– Ей-богу…

Игемона даже пот прошиб.

«Что с ним?» – думает он, глядя на жителя, а подумав, спрашивает:

– Чего ж ты хочешь?

– Ничего не хочу.

– Так-таки – ничего?

– Ничего! Разрешите мне поучать народ терпению личным моим примером.

Опять задумался Игемон. кусая усы. Имел он душу мечтательную, любил в бане париться, причем сладострастно гоготал, был вообще склонен к постоянному испытанию радостей жизни, единственно же чего терпеть не мог, – так это сопротивления и строптивости, против коих действовал умягчающими средствами, превращая в кашу хрящи и кости строптивцев. Но в свободные от испытания радости и умягчения жителей часы – весьма любил мечтать о мире всего мира и о спасении душ наших.

Смотрит он на жителя и – недоумевает.

– Давно ли еще? И – вот!

Потом, придя в мягкие чувства, спросил, вздохнув:

– Как же это случилось с тобой, а?

И ответил житель:

– Эволюция…

– Н-да, брат, вот она жизнь наша! То – то. то – другое… Во всем недород. Качаемся-качаемся, а на какой бок лечь – не знаем… не можем выбрать, да-а… И еще вздохнул Игемон: все-таки – человек и отечество жалел, кормился от него. Обуревают Игемона разные опасные мысли:

«Приятно видеть жителя мягким и укрощенным – так! Но, однако, если все перестанут сопротивляться, – не повело бы сие к сокращению суточных и прогонных? А также и наградные могут пострадать… Да нет, не может быть, чтобы он совсем иссяк, – притворяется, шельма! Надобно его испытать. Как употреблю? В провокаторы? Выражение лица распущенное, никакой маской это безличие не скрыть, да и красноречие у него, видимо, тусклое. В палачи? Слабосилен…»

Наконец придумал и – говорит услужающим:

– Определите сего блаженного в третью пожарную часть конюшни чистить!

Определили. Чистит бестрепетно житель конюшни, а Игемон смотрит, умиляется трудотерпению его, и растет в нем доверие к жителю.

«Кабы все эдак-то!»

По малом времени испытания возвел его до себя и дал переписать собственноручно им фальшиво составленный отчет о приходо-расходе разных сумм, – переписал житель и – молчит.

Окончательно умилился Игемон, даже до слез.

«Нет, это существо полезное, хотя и грамотное!..»

Зовет жителя пред лицо свое и говорит:

– Верю! Иди и проповедуй истину твою, но, однако, гляди в оба!

Пошел житель по базарам, по ярмаркам, по большим городам, по маленьким и везде возглашает:

– Вы чего делаете?

Видят люди – личность, располагающая к доверию и кротости необыкновенной, сознаются пред ним, кто в чем виноват, и даже заветные мечты открывают: один – как бы украсть безнаказанно, другой – как бы надуть, третьему – как бы оклеветать кого-нибудь, а все вместе – как люди исконно русские – желают уклониться от всех повинностей пред жизнью и обязанности забыть.

Он им и говорит:

– А вы – бросьте всё! Потому сказано: «Всякое существование есть страдание, но в страдание оно обращается благодаря желаниям, следовательно, чтобы уничтожить страдание – надо уничтожить желания».[36] Вот! Перестанемте желать, и всё само собою уничтожится – ей-богу!

Люди, конечно, рады: и правильно и просто. Сейчас же, где кто стоял, там и лег. Свободно стало, тихо…

Долго ли, коротко ли, но только замечает Игемон, что уж очень смиренно вокруг и как будто жутко даже, но – храбрится.

«Притворились, шельмы!»

Одни насекомые, продолжая исполнять свои природные обязанности, неестественно размножаются, становясь всё более дерзкими в поступках своих.

«Однако – какая безглагольность!» – думает Игемон, ежась и почесываясь всюду.

Зовет услужающего кавалера из жителей.

– Ну-ка, освободи меня от лишних…

А тот ему:

– Не могу.

– Что-о?

– Никак не могу, потому хотя они и беспокоят, но – живые, а…

– А вот я тебя самого покойником сделаю!

– Воля ваша.