Русские снега

— Вот уговариваю их по-человечески сесть за стол или хотя бы на стол. Нет, говорят, там нам удобнее. Экие бескультурные, право!

При Ване свои люди застеснялись и подались под лавку, в темноту. Он успел рассмотреть их: у них были вполне осмысленные маленькие лица, мужички были с бородами и усами, из-под вязаных шапочек — лихие чубы… всё, как у настоящих людей. Бабёночки при них в вязаных душегреях, на головах платочки… С ума можно сойти!

«Пора уходить, — опять остерегающе подумал Ваня. — А то в голове затиндиликало… значит, ум за разум зашёл».

4.

Подснежный ход, проделанный от Махониного крыльца в сторону дома Веруни, стал заворачивать сначала в одну сторону, потом в другую, дальше почему-то раздвоился. Как это могло получиться и что это означало? Ваня постоял в недоумении и пошел направо. Попался столб — ну да, все правильно, тут электролиния. За столбом должна быть ржавая и помятая бочка из-под мазута. Но ход пошел опять криво-косо, никаких бочек не попадалось, и скоро закончился тупиком. Ага, значит, Махоня торила-торила, потом сообразила, что не туда, и вернулась.

Вернулся и он к той развилке, отправился по другой норе, а та уходила под уклон и в свою очередь раздвоилась, причем оба хода заворачивали в разные стороны.

— Э-гей! — крикнул он. — Кто тут есть?

Толща снега глухо молчала.

Теперь Ваня и сам не мог бы с уверенностью сказать, в которой стороне дом Махони, и где Верунин или его собственный дом. Остановился, прислушался, поворачиваясь лицом туда и сюда. Почудился где-то рядом хруст снега… или это скрип калитки?

— Веруня!

В ответ захлопал крыльями петух и прогорланил «ку-ка-реку!», а женский голос — нет, не Верунин — позвал: «Цыпы-цыпыцыпы…» Слышно стало, как дробно клюют куры — то ли в деревянном корыте, то ли просто на крылечке.

— Э-гей! Кто меня слышит?!

Никто его не слышал. Зато кукушка закуковала неподалеку. Замолчала, но после паузы снова подала голос, а ей откликнулась другая. И замолчали обе враз. Но комар откуда-то прилетел, запищал гневно.

— Уж больно ты грозен, как я погляжу, — сказал Ваня и хлопнул себя по щеке.

Комар благополучно избежал смерти, улетел, обиженно пища. Повезло бродяге… но откуда он взялся в снегу-то?

Ваню вдруг посетило ощущение, что это было совсем недавно с ним: и кукушка куковала, и комар прилетал. Ну да, это было с ним в лесу, когда он возвращался вчера… если это было именно вчера, а не три-четыре дня назад.

5.

Вечером того дня к Сорокоумовым, как обычно, явилась Веруня. Едва переступив порог, радостно пожаловалась:

— Ой, Маруся, что-то я нынче еле проснулась поутру, а днем опять прилегла, — так еле-еле встала. Вот и сейчас — одолевает меня сон! Иду к вам, а сама будто сплю.

Говоря это, она то ли улыбалась, то ли зевала.

— Погода такая, — сказала Маруся, тоже зевая. — Даже телята наши сонные да вялые, словно им снотворного в пойло кто-то подсыпал.

Ничего от прежнего общественного хозяйства не осталось в Лучкине — ни коровника, ни свинарника, ни сараев и амбаров, ни конюшни да кузницы — только телятник.

— А уж снегу-то, снегу! — долетало до Вани, словно из-за пелены ватной. — Еле дошла до вас… Эку борозду пропахала в снегу — как канаву! Иду, а меня качает. И вот подумай-ко: я сплю весь день, а ухарцев моих и сон не берет. Нет на них угомону!

Речь о ребятишках Веруни. Они у нее будто близнецы-тройняшки: все толстенькие, круглоголовенькие, причем один беленький, второй черненький и третий рыженький. Их появление на свет Веруня объяснила своей подруге попросту, не стесняясь и Вани:

— Э, Маруся! Я до тридцати годов честь свою девичью блюла, ты знаешь. А потом распочалась, дак… чего уж!

Раз в год она уезжала погостить к своей сестре, а та работала то ли официанткой, то ли горничной в доме отдыха на Селигере, благо тут не так уж и далеко. Веруня гостит у сестры недели две — три, а потом в положенный срок родит парнишку, толстенького и плутоватого.

— Мне ли на замужество надеяться! — объясняла она. — А ребятишки — искупление моих грехов перед Богом и людьми.

Если б она еще девчонкой не сломала ногу (тракторная тележка с людьми опрокинулась), самый лучший жених в округе был бы Верунин; она очень красивая — глаза большие, брови широкие, вразлет. А улыбка у Веруни какая! Но вот не повезло ей… Впрочем, она не унывает, равно как и ее сынишки тоже.

Неугомоннее этих ребят нет, небось, никого на свете: предприимчивы, отважны, любознательны, шкодливы. Зимой и летом в доме Шурыгиных и возле него жизнь кипит ключом: то визг и смех, то крик и плач, а то и все разом. Что-нибудь строят и ломают, пилят и колют, выдирают с корнем и переворачивают вверх дном, гоняют кур в лопуховых зарослях, запрягают собаку Лохму в гусиное корыто, в пруду ловят лягушек и тритонов, в осоке ручья — стрекоз… Уж они и молоко с керосином мешали, и кошку Василису в кринку запихивали, и дровяную поленницу туда и сюда валили, и стог соломы за огородом поджигали…

Если б вести летопись их подвигов, она была бы довольно объёмиста.

6.