Русские снега

Во все стороны снежная равнина — будь таким ровным зеркало, в него смотрись — изображение не исказится. И вот над этой равниной зяблик сделал широкий круг, звонко крикнул: «Пиньк! Пиньк!» и опять нырнул в снег неподалеку. На том месте, где он выпорхнул, и там, где пропал, наст сквозил множеством отверстий — словно ласточки-береговушки наделали свои норы; в них просвечивали веточки елей и сосен — как раз под лыжами был лес…

Этот лес назывался Кулиги. Говорят, когда-то он подступал близко к Лучкину и охватывал его со всех сторон, но за последние десятилетия отступил и уменьшился, словно тающий сугроб снега. В лесу этом на полянах брали хорошее сено. «Где косили?» — «Да в Кулигах» — «Почему дорогое?» — «Говорю же: из Кулиг». За ним на поле приземистое кирпичное строение на стенах которого мазутом написано «СЛАВА КПСС» и кое-что непечатное. Вокруг этого строения — цистерны, бочки… Здесь горючее для колхозной техники. Но как это место отыскать под снегом, вот вопрос!

Стало слышно, что внизу весело, бодро перекликаются птицы; значит, таков теперь у них быт — не на воле, а там, под снегом. Но вот что озадачивало: из тех норок, что в крепкой корке снега, доносился снизу знакомый лесной шум, словно там ветерок гулял среди сосен и елей, гулял свободно, как во дни давние.

Улыбаясь, будто разгадал хитроумную загадку, Ваня снял лыжи, воткнул их в снег, и палки тоже, чтоб не унесло ветром, если вдруг таковой поднимется; потопал, отыскивая слабое место, и нашёл его: нога глубоко провалилась, однако валенок оперся на что-то упруго прогибающееся. Очень легко торилась нора сверху вниз — снег не надо было расталкивать по сторонам, он куда-то проваливался, осыпался. Ваня нащупал рукой тонкую вершину ели и спускался, ловя ногами ветки возле самого ствола. Пахло хвойной зеленью, смолой и снегом — запахи эти радовали и бодрили. Попалось старое гнездо из прутьев — наверно воронье, они ведь вьют гнёзда высоко, на самых вершинах. Целая гроздь шишек оцарапала щёку…

Снег вокруг был крупичатым и осыпался, как песок. Вся толща его пронизана была множеством оледенелых нор, в каждой норе игольчатая веточка, словно она дышала и обтаяла вокруг себя снег. А внизу всё громче щебетали птицы.

Ваня, пожалуй, поторопился — обе ноги его вдруг соскользнули, в руках обломилась ветка… На мгновение будто комариный звон заполнил уши — по-видимому, это был краткий миг полёта.

2.

…С этого мгновения жизнь Вани Сорокоумова как бы разделилась надвое, словно разделилась на два русла, по которым и потекла, подобно реке.

Одно из них было таково…

Он осознал себя сидящим на мёрзлой земле, в осыпавшемся на него снегу, возле той ели, с которой упал. Вокруг стеной стоял снег, а ещё можно было различить, хотя и с трудом, силуэт оснеженного можжевелового куста и старый пень рядом. Не об него ли ударился, когда падал?

Пошевелился — боль ударила его, словно молния и жаром отдалась во всём теле. Пощупал — что такое? — нога была неестественно искривлена ниже колена.

«Сломал…» — подумал он с отчаянием.

Попробовал подняться, ухватясь за толстые еловые ветки и подтягиваясь на руках, и застонал, почти теряя сознание.

«Ну вот… доигрался…»

Опять ощупал ногу — она сильно опухла как раз посредине между коленом и лодыжкой, но открытой раны не было. Ещё терпимо, когда сидишь, не шевелясь, но стоило только пошевелиться, боль пронзала всё тело и не удержать стона.

Чем дольше он сидел, тем сильнее охватывало отчаяние: при самом благополучном исходе, то есть если он как-то доберётся до дома — как доберётся? — надо же ещё в больницу. А как иначе? Вспомнил мать и представил её отчаяние… И Катю вспомнил, и ещё кое-кого… все будут его жалеть, как в прошлый раз. Вот не везёт!..

3.

Трудно сказать, сколько времени он так просидел. В какой-то момент показалось, что окружающие его снега обрели движение, как при снегопаде, и нечто имевшее прозрачную шарообразную оболочку… как пузырёк воздуха в толще воды… как лягушиная икринка… Эта икринка росла стремительно, по мере приближения, а двигалась прихотливо, отнюдь не по прямой, будто её относило ветром туда и сюда. Это нечто приблизилось, вырастая до размеров обычного человеческого роста, а то что было внутри, обрело вполне человеческие очертания. Видно было, что внутри шарообразной оболочки шагает человек, помахивая руками. Человек этот остановился как раз перед Ваней, оболочка раздвинулась, он вышел и сел как бы на пороге образовавшегося проёма, как садятся на крыльце дома в вечернюю пору отдохнуть. Это был, вроде бы, мальчик лет двенадцати, то есть помладше Вани года на три-четыре — в сине-зеленой рубашке, как бы «матросочке», какие носили в прошлом веке, штаны заправлены в мягкие блестящие сапожки. Волосы забраны тесьмой через лоб, не лбу голубой камешек в виде капли. Этот паренёк спросил весёлым ясным голосом:

— Лежишь?

— Сижу, — отвечал Ваня, стараясь вовсе не шевелиться от резкой боли.