Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Первым из друзей Станкевича с весны 1836 г. здесь оказался Грановский. Первый год он провел, еще не записываясь в студенты и занимаясь преимущественно немецким и латинским языками. В письмах к своему товарищу по кружку Я. М. Неверову Грановский признавался: «Я только теперь начал заниматься наукою, как должно, и не могу без грусти подумать о времени, которое так бесплодно тратил в Петербурге. Я должен учиться тому, что знает иной ребенок. Впрочем, я не упал духом от сознания своего невежества, бодро взялся за дело и надеюсь, что при будущем нашем свидании ты найдешь во мне большую перемену». В зимнем семестре 1836–1837 гг. Грановский начал посещать (пока еще как слушатель) первые университетские лекции, которыми выбрал курсы К. Риттера и Л. Ранке. «Какие люди! О Риттере говорить нечего: он довольно известен везде. Но слава Ранке еще молода, в России о нем немногие знают, а он выше большей части современных историков. Не говорю об его учености — это вещь не удивительная в Германии, но его светлые, живые, поэтические взгляды на науку очаруют тебя. Он понимает историю»[576].

В июле 1837 г., уступив многочисленным просьбам друга, к Грановскому в Берлине присоединился Я. М. Неверов. Окончивший Московский университет со степенью кандидата, провинциальный юноша с большими способностями к наукам и блестящим знанием языков, он был вынужден сам добывать себе средства к существованию: служил в Петербурге помощником редактора «Журнала министерства народного просвещения», где публиковал переводы и критические статьи, зарабатывал частным преподаванием и литературным трудом, в частности был одним из постоянных сотрудников «Энциклопедического лексикона» А. А. Плюшара. Накопленные к весне 1837 г. деньги позволили ему выехать в Берлин (впрочем, от финансовой помощи состоятельного Станкевича и даже Грановского, который предлагал разделить с Неверовым свою казенную стипендию, тот решительно отказывался). За границей Неверов принял звание корреспондента Археографической комиссии и был снабжен несколькими официальными рекомендациями министра народного просвещения, однако не получал никаких денежных субсидий и должен был по-прежнему зарабатывать статьями в журнале А. А. Краевского «Литературные прибавления к Русскому инвалиду» и в словаре Плюшара. Официальное положение Неверова позволило ему записаться в слушатели университета, но студентом он так и не стал, видимо, по финансовым соображениям. В Берлине он поселился в одной квартире с Грановским на Friedrichstrasse, 22, неподалеку от университета. Их дружба, завязавшаяся в Петербурге, в Берлине окрепла: Неверов приводит в своих мемуарах эпизоды самоотверженной заботы о нем Грановского, когда у того обнаружилась холера и Неверов месяц был прикован к постели[577].

23 октября 1837 г. (н. ст.) в Берлин, наконец, приехал и Н. В. Станкевич[578]. «Он прибыл к нам, — вспоминал Неверов, — слабый телом (в нем развивалась чахотка), но с душою, еще более исполненною любви и возвышенных стремлений»[579]. Еще в сентябре 1837 г., находясь проездом в Праге, Станкевич познакомился с одним из командированных в Берлин выпускников Главного педагогического института М. И. Касторским, изучавшим там славянские языки, и расспрашивал его о возможностях посещать университетские лекции (от записи в студенты Станкевич на первых порах также решил уклониться). В дружеском письме к Неверову и Грановскому из Карлсбада, накануне приезда в Берлин, Станкевич просил: «Отцы мои! Не поскупитесь, пришлите мне программу лекций! А разбойник, называемый обыкновенно Грановским, должен хлопотать, чтобы мне дозволили посещать лекции. Касторский что-то говорил мне про матрикулированье, что что-то можно, что что-то нельзя, я помню только заключение: „Грановский все сделает“, и это заключение мне особенно понравилось»[580].

В Берлине Станкевич снял целый этаж в доме на Neust"adtische Kirch-strasse возле Dorotheen-Kirche, а Неверов с Грановским разместились в трех комнатах под ним. «Живем вместе, с другими русскими знакомы по шапкам, с немецкими студентами вовсе не знакомимся», сообщал Станкевич в Москву[581]. Действительно, трое увлеченных высокой наукой друзей образовали свой собственный кружок и почти не общались с учившимися здесь одновременно с ними русскими студентами, командированными для подготовки к профессуре. Станкевич писал, что «иные из них добрые люди — но какие бедные головы!», а Грановский называл питомцев Главного педагогического института «семинаристами в полном смысле слова»[582].