Русские суеверия

Так, леший часто антропоморфен (человекоподобен). Но в быличках и рассказах он либо «летит вихрем», «приходит бурей и облаком», либо (а то и одновременно) проявляет и ведет себя как конь; его постоянное место обитания – дом или дворец в лесу, но он и «проваливается на зиму под землю» и т. п. Водяной «плещется то человеком, то рыбою», он то тождествен «живому» озеру и стремительному речному валу, то появляется в облике почтенного седобородого старца. Бытование «смешанных образов» доказывает не только «сосуществование на одной территории элементов разных эпох и разных форм дохристианского религиозного (мифологического) сознания» 〈Толстой, 1976〉, но и их «сосуществование в рамках одного образа».

Все это не позволяет нарисовать единую и однозначно определенную картину возникновения представлений о божествах низшего ранга.

Расплывчатые, неконкретные представления о разнообразных наполняющих мир существах и силах если и не предшествовали конкретным, то оказывались в верованиях русских крестьян очень устойчивыми. «До христианства в представлениях славян, надо полагать, не было силы „нечистой“ и, уж конечно, „рати Христовой“, – пишет Н. И. Толстой, – а была лишь одна сверхъестественная сила, имевшая довольно неясные и расплывчатые формы и населявшая, по верованиям древних славян, весь окружавший их мир» 〈Толстой, 1976〉.

В средневековой Руси подобная сила соотносилась прежде всего с бесами, появлявшимися и в доме, и в лесу, и в воде и наделяемыми универсальными способностями. Неопределенность представлений о нечистой силе неоднократно отмечалась как теми исследователями, которые изучали явление кликушества (сопровождаемое, согласно поверьям, вхождением нечистого духа в человека) 〈Краинский, 1900; Высоцкий, 1911〉, так и теми, кто занимался судебными процессами над колдунами и ведьмами 〈Антонович, 1877; Черепнин, 1929, и др.〉.

Разнообразные лесные, водяные и прочие обитатели часто именовались одинаково. В частности, шишига – и нечистая сила, и черт, чертовка, домовой; шишок – и домовой, и черт, и банник; шеликаны – нечистая сила, водяные, домовые; невидимые (невидимая сила, невиданная сила, незнати) – это и водяные, и банники, и про`клятые и т. п.

Нечистые духи различались как по своему облику, так и по действиям: и водяной, и леший жили в болоте (великорусск.); давали рыбу (волог.); леший жил в болоте, на полях и в лугах (великорусск.); водяного называли водяным лешим (арханг.); полевики, луговики, колодезники были похожи на лешего и покрыты лохматой шерстью (тульск.); лесной пруд являлся владением лешего (олон.).

О невидимой и невиданной силе в XIX в. обычно говорили в безличной форме: с каменки «разит» каменьями (новг.); «стукочет, кричит» на вышке (новг.); «бросает на пол» ночующего в лесной избе (олон.). В поверьях ХХ в. эта неопределенность усилилась: караулящего трактор мужика «дергает за одеяло» (новг.); в сумерки на сенокосе «ляскает» (новг.); в лесу «поет», «гудит», «шумит», «свистит», «кидается головнями» (мурм.); в озере «булькает», «ухает» (новг.) и т. п. Представления о неясном облике нечистой силы оказываются, таким образом, не только устойчивыми, но и «перспективными» для сохранения и бытования поверий.

Традиционно духов подразделяли на «духов природы» (леший, водяной и т. п.) и «духов дома» (домовой, кикимора и т. п.). Отдельно описывались черт (бес), змей, а также наделенные особыми свойствами и способностями «человеческие» существа – про́клятые, покойники, ведьмы, колдуны. Самостоятельные группы составляли «хозяева» подземных недр (кладовики, приставники); детские страшилища (бука, бабай и др.); предвестники судьбы, смерть (белая женщина, женщина в черном (красном) и др.); существа, персонифицировавшие болезни, «опасное время», случайности (встречник, полуночь, притка, лихорадки, оспа и т. д.), и, наконец, нечистая сила неясного обличья.

Своеобразие мифологической лексики заключено также в том, что одному и тому же сверхъестественному существу давались разные названия. Это было связано прежде всего с табуированием имен нечистых духов. Веря в силу и действенность слова, имени, которое способно было не только призвать, но и материализовать своего носителя, крестьяне избегали называть нечистых «истинными» именами. О черте говорили «лукавый», «враг»; лихорадку величали «теткой», «кумой»; домового – «доброхотом». Такие замены не случайны – они отражали представления об облике, местообитании и занятиях сверхъестественного существа, характеризовали отношение к нему. Так, домовой – «большак» (старший в доме), или «подпечник» (обитал под печью), или «голбешник» (жил в голбце); он «пастень» (схож с тенью) или «лизун» (любил лизать волосы, шерсть, иногда облизывал посуду) и т. п.