Русские святые. Декабрь—Февраль

Действительно, святителя окружили стражей и перестали допускать к нему народ, приходивший за советом и благословением. От него удалены были слуги; имущество его разграбили. Прокопий Ляпунов писал московским боярам по поводу этих стеснений патриарха, и тогда «ему учало быть повольнее, и дворовых людей ему немногих отдали». Но скоро страдальца-первосвятителя опять подвергли тесному заключению. Находясь в таком положении, святой Ермоген страдал не столько от внешних притеснений, сколько от сожаления, что родная земля все еще терпит смуту и ей все еще угрожает латинство.

Приближались великие дни Страстной седмицы; наступало 17 марта — Вербное воскресенье, когда в Москву стекалось множество народа, чтобы видеть торжественное шествие патриарха на осляти. Опасаясь встречи святого Ермогена с народом, бояре решили отменить обряд и никого не пускать в город. Но это решение настолько усилило волнение москвичей, что Гонсевский освободил святого Ермогена от стражи и велел ему совершить обряд. Святитель повиновался. Не в обычной обстановке происходило в 1611 году это любимое народом церковное торжество: на площадях стояли ляхи и немцы, пехота и всадники, с обнаженными саблями и с пушками, но из православных почти никого не было. Существует известие, что будто бы сам патриарх, узнавший об умысле поляков избить собравшихся богомольцев, тайно приказал, чтобы ни духовенство, ни народ не являлись к шествию. Через два дня (19 марта) в Москве началась страшная резня между польскими войсками и жителями. Не имея сил прекратить восстание, поляки совершенно выжгли Москву, кроме Кремля и Китай-города, где они укрылись сами. Святого Ермогена свели с патриаршего престола и в одежде простого инока посадили в крепкое заточение в Кирилловском подворье. К святителю приставили стражу из 50 стрельцов во главе с польским офицером Мархоцким. Без разрешения последнего никого не допускали к святому узнику, «а сам (он) и за порог не мог переступить». Ему давали скудную пищу и мало воды. Преемником патриарха Ермогена был объявлен «недостойный святительского чина» бывший патриарх Игнатий.

На второй день Пасхи, в Благовещение, к Москве приблизилось стотысячное русское ополчение и 1 апреля начало осаду Кремля и Китай-города, где засели поляки и московское боярство, служившее Сигизмунду. По собственному признанию, высказанному под стенами Москвы, «ополчение собралось по благословению нового исповедника и поборителя по православной вере, отцем отца, святейшего Ермогена, второго великого Златоуста, истинного обличителя на предателей и разорителей нашей христианской веры».

Гонсевский и Михаил Салтыков снова начали уговаривать патриарха Ермогена: «Вели ратным людям, стоящим под Москвою, идти прочь, а если не послушаешь нас, то мы уморим тебя злой смертью». «Что вы мне угрожаете? — ответил мужественный страдалец. — Я боюсь только единого Бога! Если вы уйдете из Московского государства, то я благословляю воинов отойти прочь; если нет, то благословляю против вас стоять и умереть за православную христианскую веру. Вы мне обещаете злую смерть, а я надеюсь чрез нее получить венец. Давно желаю я пострадать за правду».

После такой отповеди патриарха Гонсевский с товарищами свели святого Ермогена в Чудов монастырь и здесь «посадили его в темницу темную, под палатами», а Салтыков «начал делать ему тесноту».

Ополчение целовало крест под Москвой отстаивать Церковь Православную и землю Русскую, но оно, к великой скорби святого Ермогена, не выполнило своей задачи. Между земщиной и казачеством начались сильные разногласия, закончившиеся убийством вождя земского ополчения Прокопия Ляпунова (22 июня 1611 года). По справедливому выражению Карамзина, «Ляпунов пал на гроб своего отечества». Для Русского государства, по-видимому, настали последние дни. Поляки взяли Смоленск, шведы — Новгород, в Пскове появился третий самозванец, какой-то Сидорка; от Москвы уцелели лишь находившиеся в руках поляков Кремль и Китай-город. Ополчение по смерти Прокопия Ляпунова расстроилось; многие из членов его покинули подмосковный стан, в котором хозяйничали казаки. Появился слух, что один из их предводителей, Иван Заруцкий, хочет возвести на московский престол «Воренка» — сына Марины Мнишек и Тушинскаго Вора. Чтобы предупредить возникновение новой самозванщины, святой Ермоген в августе 1611 года отправил из своего заточения в Нижний Новгород грамоту, видимо написанную с лихорадочной поспешностью: «Пишите в Казань к митрополиту Ефрему: пусть пошлет в полки к боярам и к казацкому войску учительную грамоту, чтобы они стояли крепко за веру и не принимали Маринкина сына на царство — я не благословляю. Да в Вологду пишите к властям о том и к Рязанскому владыке: пусть пошлет в полки учительную грамоту к боярам, чтобы унимали грабеж, сохраняли братство и как обещались положить души свои за Дом Пречистой, так же и совершили. Да и во все города пишите, что сына Маринки отнюдь не надо на царство; везде говорить моим именем».