Русские травести в истории, культуре и повседневности

Лагерный театр начинался не с вешалки. Он начинался с мусора. Собирали по баракам бесхозные доски, ящики, столешницы, картонки, мешки, рейки, сломанные кровати и шкафы. Если позволяли средства, офицерские комитеты покупали у местных жителей крепкие свежие лаги. Из мусора мастерили искусство.

Под нужды театра начальство обычно определяло полусгнившие сараи, пустые подсобки, конюшни. Для возведения сцены нужны были не только крепкие руки, но и крепкая архитектурная сметка. По всему лагерю искали строителей, инженеров, математиков, топографов, чертежников-геодезистов, благо пленных не разделяли по родам войск. Всегда находился кто-то с задатками Трезини, и ему поручали проект сцены. В лагере Нейсс сценографом стал прапорщик Николай Петров, по образованию архитектор.

Зодчие ломали головы над тем, как из низенького помещения сделать театр, да такой, чтобы сцену видели с самых дальних рядов. Выставишь подмостки – и артисты в шляпах и париках будут задевать потолок, но без возвышений ничего не увидит даже партер. Задачу решали по-разному. Кто-то предлагал снять верхние балки, разобрать часть крыши над сценой и выстроить импровизированный шатровый купол. Другие приподнимали пол и сбивали из досок уступы, а некоторые даже проектировали амфитеатры – зрители сидели, словно в цирке, полукругом.

Проекты коллективно обсуждали, правили и утверждали. Наступал черед плотников – офицеров, имевших еще силы держать топор и пилу. Работали быстро, без перекуров и привычного валанданья – сцену строили за неделю. Затем оформляли зрительный зал. В каждом, даже небольшом, непременно были места дорогие и подешевле – условные партер и галерка. Удобных кресел, впрочем, никто не предлагал – в партер выставляли скамейки, любители галерки приносили с собой стулья.

Освещали помещение по-разному: стеариновыми свечами, керосиновыми лампами, газовыми фонариками и даже электрическими лампочками, очень уютными.

Декорации в театрах тоже начинались с мусора. В ход шло все, на чем можно было намалевать «театральную ситуацию»: любая однотонная ткань, портьеры, холщовые мешки, картонные обои, газеты, оберточная бумага. Годились даже изношенные изорванные рубахи и кальсоны – их стирали, сшивали и превращали в кулисы. Лишь иногда, если позволяли средства, офицерские комитеты покупали новые добротные ткани. Художники-декораторы из профессионалов и способных любителей получали особенное эстетическое удовольствие, скользя кистями по этим чистым, звонким от свежести, пахнущим фабрикой холстам. Получались настоящие картины – не хуже тех, что писали в мирной жизни салонные реалисты.

На старых лагерных карточках можно, даже не зная места съемки, определить «национальность» театра. Художники ведь тосковали не меньше зрителей и рисовали то, в чем выросли и что любили. Пленные австрийцы в сибирских мерзлых бараках воскрешали кондитерские чудеса Раймунд-театра: занавес украсили похожими пастушками и завитушками, над сценой повесили цитату из Шиллера: «Жизнь сумрачна, но свет искусства ясен». Этот лозунг обретал в затхлом лагере новый смысл. Французы расписывали холсты ампирными виньетками и фигурками в стиле Ватто, все это очень напоминало задники парижских кафешантанов. Русские декорации не спутать ни с чем: березки, избы-бараки, провинциальные домики из Добужинского, церквушки с луковками куполов и даже украинские мазанки, подсмотренные, наверное, у Куинджи.

Одним из лучших было оформление сцены в лагере Нейсс. Его автор, прапорщик Николай Петров, мечтал о Петербурге, определенно увлекался столичной архитектурой. Сцену превратил в фасад не то особняка, не то церкви эпохи Екатерины Великой. Полукруглый фронтон поддерживали белые коринфские полуколонны, разбитые попарно овальными окнами в стиле Растрелли и Чевакинского. Уже от одного взгляда на эту чудную сцену, на это странно-нежное, игрушечное, нелагерное барокко сердце сжималось от тоски – даже не по родине, а по фарфоровому, елочному, рождественскому Петербургу, знакомому многим пленным до слез, до последней буквы азбуки Бенуа.

Платья, мушки, парики

Репертуар богат, но лагеря бедны. Были сценарий, трудоголик-режиссер, техническая команда, готовая хоть палаццо из бревен вытесать. Были актеры, один другого талантливее, певцы, чтецы, рассказчики. Была публика, взыскательная и шумливая, ожидавшая премьер и готовая платить. Но даже ее щедрот не хватало на изысканные сценические костюмы, и помогала, как всегда, смекалка. В импровизированные ателье при театрах тащили куски мешковины, ободранные одеяла, мотки корпии, огрызки войлока, вату, картонки, оберточную бумагу, сношенные фуфайки, расползшиеся на нитки свитера. Годилось даже нижнее белье: его распарывали и собирали вновь, теперь уже в кринолины, платья, старушечьи капоты. Портные наловчились делать из кальсон манишки: срезали гульфик с нашитыми в ряд костяными или перламутровыми пуговицами и быстрыми стежками прилаживали к вороту фрака (его роль играли летняя куртка и брючины).