Русские в начале осьмнадцатого столетия

— Как, Петр Алексеевич, — сказала с удивлением царица, — если ты попадешь в плен, так твои подданные не должны уж тебя и слушаться?

— Да, мой друг! Ведь я человек, и почем знать, на что могу решиться, когда буду в неволе у турок. Чтоб выручить себя из плена, я, может быть, соглашусь на все, что от меня потребуют, не пожалею ничего и разорю вконец мое царство. Нет, Катенька, русские должны слушаться меня, своего законного государя, пока я свободен, а коли я в плену, так я сам не хочу, чтоб мне повиновались: ведь тогда уж не я стану приказывать, а турецкий султан.

— Да зачем же так отчаиваться, Петр Алексеевич? Бог милостив! Ну, конечно, выгодного мира нам ожидать нельзя…

— Вестимо, Катенька! Теперь нам об этом и думать нечего, да лишь бы мир-то нам заключить не позорный… Я охотно возвращу туркам Азов, разорю построенную на их земле Троицкую крепость, заплачу все военные издержки…

— Я думаю, — сказала царица, — визирь прежде всего потребует, чтоб ты выдал ему князя Кантемира…

— Князя Кантемира? — прервал с жаром государь. — Ни за что на свете!.. Вот тогда-то подлинно я заключил бы позорный мир!.. Молдавский господарь положился на мое обещание, был верным моим союзником, и я выдам его туркам, допущу умереть на плахе!.. Нет, Катенька, скорей уступлю я туркам русские земли по самый Курск: Господь поможет мне воротить их назад; но если я изменю моему царскому слову, так этого уж ничем не воротишь!

В палатку заглянул царский денщик.

— Что ты? — спросил государь.

— Прапорщик Симский, ваше величество.

— Хорошо. Позови его сюда. Симский вошел в палатку.

— Господин прапорщик, — сказал Петр Алексеевич, — мне рекомендовал тебя генерал Вейде как отлично хорошего и расторопного офицера. Я хочу послать с тобою в Москву указ нашему Сенату. Надеешься ли ты довезти его?

— Если Бог поможет, ваше величество, — отвечал Симский, — так довезу.

— Знакома ли тебе здешняя сторона?

— Меня часто посылали фуражировать, ваше величество, так я все окольные дороги знаю.

— Хорошо. А по какой дороге ты поедешь?

— Надобно дать крут, ваше величество, и ехать на Яссы.

— Так!.. Ступай же, не мешкая ни минуты. Турки далеко не посылают своих разъездов, и если ты успеешь отъехать ночью верст пятнадцать, так авось с Божьей помощью доберешься благополучно до Ясс, а там уж тебе никакой остановки не будет. На всякий случай вместе с тобою поедет казак, который хорошо говорит по-молдавански и по-турецки. Ну, теперь погоди немного, господин прапорщик, я сейчас тебя отправлю.

Государь Петр Алексеевич сложил свой указ, запечатал его и, отдавая Симскому, сказал:

— Отправляйся скорее! Я чаю, до рассвета и трех часов не осталось. Прощай, молодец, — промолвил государь, поцеловав Симского в лоб, — Господь с тобою!.. Только смотри не забывай русской пословицы: «На Бога надейся, а сам не плошай!»

Симский, выходя из царской палатки, повстречался с Шереметевым.

— Ну что, господин генерал-фельдмаршал, — спросил Петр Алексеевич, — есть ли какой ответ от визиря?

— Никакого, государь! — сказал Шереметев.

— Да ведь он должен же что-нибудь отвечать.

— Шепелев не воротился, ваше величество. И коли его убили на неприятельских форпостах, так, может быть, визирь и не знает, что мы желаем начать с ним переговоры.

— Да, конечно, дело статочное. Так пошлите, господин фельдмаршал, сей же час друтого парламентера, прикажите ему требовать немедленного ответа и объявить визирю, что если он не хочет вступать с нами в переговоры, то мы с Божией помощью постараемся проложить себе дорогу с оружием в руках и ляжем все до единого, но ни за что не сдадимся на дискрецию.

Фельдмаршал, отправив в турецкий лагерь своего адъютанта, возвратился опять в царскую палатку.

Прошло более двух часов — ответа не было. Вот облака зарделись на востоке. Раскинутый в долине русский стан был еще покрыт ночною тенью, но на гористом берегу Прута начинали уже белеться верхи турецких палаток. Вот первый луч восходящего солнца отразился на позолоченной луне великолепного шатра визирского; раздался пушечный выстрел, и неприятельское ядро просвистело над царской палаткою.

— Вот нам и ответ от визиря! — сказал Шереметев. — Слышишь, государь?

— Слышу, Борис Петрович!.. Ну, как ты думаешь?

— Да о чем тут думать?.. Делать-то нечего, — потешимся в последний раз… Что, в самом деле: умирать так умирать!.. Да нелегко же и туркам-то будет! — промолвил фельдмаршал, нахмурив свои седые брови.

— А если мы не пробьемся? — спросил Петр Алексеевич.

— Так что ж, ты надежа государь, — прервал старик Шереметев, помолодев двадцатью годами, — мертвым срама нет! А мы все готовы умереть с тобой.

— Спасибо, добрый и верный слуга мой! — сказал Петр, обнимая Шереметева. — Спасибо, брат Борис!

Вот снова раздался пушечный выстрел, за ним другой, третий; все неприятельские батареи вспыхнули, и турецкие ядра посыпались в русский лагерь.

— Эк они, проклятые! — проговорил Шереметев. — Видно, пороху-то у них много!..