Русские войны XX века

Среди части интеллигенции, вошедшей в тесный контакт с Западом и при этом сохранившей свои социальные идеалы, вызрело течение гиперкритичности в отношении общественного строя, культивируемого Западом, – росло движение противников капитализма. Этот слой «антизападных западников» сыграл колоссальную роль в истории России после 1917 г. То тщание, с которым российские теоретики коммунизма изучали Запад и спешили приложить его («передовой») опыт к России – явилось феноменом эпохальных пропорций. Коммунисты, особенно большевики, напряженно искали именно в западном идейном наследии теоретический компас. Социальные теоретики от Локка и Гоббса, социалисты-утописты от Роджера Бекона и Кампанеллы – вот кто дал идейное основание Востоку для битвы с Западом.

Русские автохтоны (народники) отдали знамя революции этим «антизападным западникам», которые, правда, на начальном этапе еще ждали теоретической помощи от идейных собратьев на Западе, прежде всего от германской социал-демократии. (Только разочарование в этой помощи сделает неизбежным поворот к внутренним силам – «социализм в одной стране» – и Сталин победит Троцкого.)

Большевики – типичные «антизападные западники» – никогда не подавали свои взгляды как стремление ввести свою страну в лоно Запада. Стремясь избежать любых обвинений в западничестве, русские революционеры выступали яростными критиками Запада.

Эта критика имела две стороны. Во-первых, нетрудно было заимствовать аргументы у западных обличителей западных порядков – в них никогда не было недостатка.

Во-вторых, «антизападные западники» обыграли всю гамму чувств о противоборстве ума и сердца, черствого умного Запада и наивного, но доброго Востока. Вариациям на эту тему в русской политологии и литературе несть числа. Мотив моральной чистоты и морального превосходства был объективно нужен русской интеллигенции и русским революционерам. Без этого мотива русские просвещенные люди выглядели бы примитивными имитаторами.

Гораздо проще (а попросту необходимо) было претендовать на вселенский синтез ума и сердца, на универсальность своих взглядов. Это придавало силы, позволяло сохранять самоуважение. Более того, вело к феноменальной интеллектуальной гордыне, примеров которой в русской политике и культуре XX века просто не счесть. Претензии на истину, на глобальный синтез, выдвигались почти всеми без исключения русскими мыслителями, жившими, кстати, в стране, где большинство населения не умело читать.

Таков был революционный русский подход к проблеме сближения с Западом. Принципиально он не отличался от порыва гандистов, кемалистов, сторонников Сун Ятсена (им тоже, по их словам, принадлежало будущее) и от прочих пророков незападного мира. Различие пряталось в двух обстоятельствах: 1) Россия уже имела квазизападную систему как наследие романовского западничества; 2) российские интеллектуалы не сомневались в судьбе России, они знали ее размеры и жертвенность населения, это имело и позитивную и негативную сторону.

Октябрьская революция, в конечном счете, по мнению Дж. Кеннана, «оживила традиционное русское чувство идеологической исключительности, дала новую опору государствам и их представителям, дала новое основание для дипломатической методологии, основанной на наиболее глубоком чувстве взаимного антагонизма».

* * *

В ночь с 7-го на 8 ноября большевики образовали совместное с левыми эсерами правительство, которое возглавил В.И. Ленин. Двух лозунгов – мира и земли – оказалось достаточно большевикам для привлечения на свою сторону политически активных масс.

Большевики удержали власть в России только потому, что нашли нужную патетику своей борьбы. По существу, они объявили Красную Россию прибежищем всех униженных и оскорбленных в мире, всех жертв безжалостного наступления Запада, всех жертв капиталистической эксплуатации. Это обращение к антизападному фактору, опора на социальную солидарность позволили быстро и достаточно эффективно воссоздать российскую армию, восстановить российские границы (кроме Польши, Финляндии, Прибалтики и Северной Буковины), восстановить Россию – на этот раз как центр противодействия насильственной западной модернизации.

Это не означало, что Россия отказывалась от модернизации, но она демонстративно отказывалась от модернизации на западных условиях. Перекрывая границы с Западом, Советская Россия на виду у всего мира начинала невиданное: ускоренный индустриальный рост на основе мобилизации собственных сил.

Новым было и то, что большевики отошли от оборонительной тактики царей, заняв наступательную в отношении Запада позицию. По сути это было продолжение дела Петра Первого, но по форме большевики действовали противоположно петровскому заимствованию западных форм. Они и столицу перенесли из западнического Петрограда в гораздо менее «западную» Москву, и одели косоворотки. Но вся их идеология пламенно говорила о преступной опасности быть слабым в мире империализма, в мире, поделенном Западом на зоны влияния.