Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

"Удивление! И куда оно всё девалось? Лет двадцать назад? Помню, тут и гуси были, и журавли, и утки, и тетерева (...) Дупелям, бекасам да кроншпилям переводу не было, а мелкие чирята да кулики, всё равно как скворцы или, скажем, воробцы - видимо-невидимо! И куда оно всё подевалось! Даже злой птицы не видать. Пошли прахом и орлы, и соколы, и филины... Меньше стало всякого зверья. Нынче, брат, волк и лисица в диковинку, а не то что медведь или норка. А ведь прежде даже лоси были! Ежели одно дерево высохнет или, скажем, одна корова падет, и то жалость берет, а каково, добрый человек, глядеть, коли весь мир идет прахом?"

Собеседник возражает: народ стал лучше - умней. На это Лука:

"Умней-то умней, это верно, паря, да что с того толку? На кой прах людям ум перед погибелью-то? Пропадать и без всякого ума можно. К чему охотнику ум, коли дичи нет? Я так рассуждаю, что Бог человеку ум дал, а силу взял. Слаб стал народ, до чрезвычайности слаб... отец мой, акроме хлеба, ничего не ел, и дед, а нынешнему мужику и чаю давай, и водки, и булки, и чтоб спать от зари до зари, и лечиться, и всякое баловство".

Тут уже при желании можно сказать, что именно разбалованность народа, требующего комфорта и лечения - "призрения", как говорят об этом в одном месте у Чехова, - это и есть главная причина экологических неурядиц. Всякому ясно, что высокий жизненный уровень и бытовой комфорт, достигаемые в технологической цивилизации, ведут к оскудению природных ресурсов. Так-то оно так, но во времена Чехова вопрос не стоял именно таким образом, хотя Владимир Соловьев и писал уже как раз о вымывании почв и гибели лесов в России. У Чехова надо всё же поискть что-то еще. Поищем.

У Владимира Соловьева, отца русской философии, как стали называть его в годы "серебряного века", разговор об оскудении русской природы был поставлен не в экологический, как сейчас бы сделали, а в мистический контекст. Пророческая интуиция философа прозревала упадок России, едва ли не ее гибель, в целом комплексе явлений, где исчезновение лесов и почв соседствовали, скажем, с так называемой "желтой опасностью". Аргументы, приводившиеся Соловьевым, как несколько позднее Мережковским в статье "Желтолицые позитивисты", были умозрительного порядка, то есть основывались не столько на фактах, сколько на мистических предчувствиях. За нами остается право верить им или не верить - или самим те же несомненные явления - экологический кризис и рост Китая, вызывающий сейчас беспокойство больше в Японии, чем в России (Россия уже и не знает, о чем больше беспокоится), - эти явления объяснять как-то по-другому.

Сложнее с Чеховым. Современник Владимира Соловьева, он вряд ли был заинтересован его философией. Чехов был типичный позитивист викторианской эры. Высказываясь в частном письме о проповеди Льва Толстого, он сказал примерно следующее: расчетливость и благоразумие говорят мне, что в электричестве и паре больше любви к человечеству, чем в целомудрии и воздержании от мяса. Идейно-духовная связь между Чеховым и Владимиром Соловьевым невозможна, исключена по определению. Сколько мне известно, во всех текстах Чехова есть только одно упоминание о Соловьеве - в Записных книжках, где говорится: Соловьев всю жизнь носит в кармане чернильный орешек, уверяя, что это радикально помогает от геморроя. Думается, что врач Чехов считал подобное предрассудком.

Мы сказали вскользь, что непонятна забота о лесе у степняка Чехова. Действительно, лесов в детстве и юности Чехов не знал - только море и степь. Как известно, море было большое. Но и степь большая. Все знают, что первая крупная вещь Чехова, написанная с сознательной заявкой на вхождение в серьезную литературу, называлась "Степь". Это кажется вполне естественным: знакомый материал. Но ведь писатель настоящий не о фактах пишет, а прозревает за ними нечто высшее. И мы можем сказать, что в "Степи" Чехов дал выразительную формулу своего мировоззрения, своих художнических и духовных вообще интуиций. Чеховская степь - растворенность человека в однообразной природе, в некоей бесконечности, если хотите, в ничто: образ смерти. Человек - и мальчик к тому же - едет в смерть: вот внутренний сюжет чеховской повести, да и всего его зрелого творчества.

В этом контексте понятен и рассказ Чехова "Свирель" с его по-нынешнему вроде бы экологической тематикой. Пастух Лука Бедный не потому бедный, что в России крестьяне особенно зажиточным слоем населения не были, а потому что люди все бедные - все смертные. Так то же самое говорил и Достоевский: "Бедные люди".

Из чеховской повести трудно привести цитату, указывающую на какие-либо сверхъестественные интуиции, идущие именно от степи, но такое место можно обнаружить в позднейшем рассказе Чехова "В своем углу" - опять же о степи:

"Прекрасная природа, грезы, музыка говорят одно, а действительная жизнь другое. Очевидно, счастье и правда существуют где-то вне жизни... Надо не жить, надо слиться в одно с этой роскошной степью, безграничной и равнодушной, как вечность, с ее цветами, курганами и далью, и тогда будет хорошо..."