Русские женщины (47 рассказов о женщинах)

— Почему ты не спишь со мной? — спрашивал я.

— Почему ты на мне не женишься? — спрашивала она.

— Я женюсь на тебе хоть завтра, — говорил я.

— Завтра у меня дела, — говорила она.

— Ну вот видишь, — говорил я.

— Ты понарошку всё это, у тебя ведь нет серьёзных намерений, — говорила она.

— Я совершенно серьёзно, — совершенно серьёзно говорил я.

— Я тебя люблю, — говорил я.

— Сколько у тебя девушек? — спрашивала она.

— Ни одной, — говорил я.

— Я думаю, пять-шесть наберётся, — смеялась она.

— Это неправда, — говорил я.

Это действительно была неправда. Девушек у меня тогда было всего три. Это не считая её. Одна из девушек знала о существовании двух других, остальные — нет, ну а Наталья догадывалась. Что же. Все мы были тогда в возрасте, когда всё кажется ужасно простым и понятным, — после юношеских-то терзаний, метаний и прочего дерьма. Нам было по двадцать лет. Так вот, насчёт пяти девушек.

— Это неправда, — говорил я.

— Только позови меня, и я брошу всё и всех и вся, — говорил я.

— Женись на мне, — говорила она.

— Ты и правда этого хочешь? — спрашивал я.

— Нет, — говорила она.

Оба мы знали, что, женившись на ней, я перестану быть тем, кто её привлекает. Сраным непризнанным писателем, упорно выдающим рассказ за рассказом, повесть за повестью, — причём никто эту хрень не печатает и никогда не будет. А чтобы прокормить себя ради подобного времяпровождения, я работал в газетах. А так как лет мне было, повторюсь, двадцать, всё это давалось мне достаточно легко. Наташа принадлежала к несколько иным — если, блядь, вообще не к другому — слоям общества. Папа её был крупной руки бизнесмен, катался по городу на «порше» сраном, изредка злил её мамашу, приходя с работы благоухающий коньяком и помадой, да строил городки элитного жилья один за другим. От дочки он был без ума, о чём не преминул сообщить мне в первый же раз, как только меня увидел. Как и то, что я ей явно не пара: за Наташенькой, сообщил мне он, ухаживает куча парней с настоящими целями в жизни.

— Ни хера себе, — сказал я и отвернулся рассмотреть зеркало в полный рост на первом этаже их особняка сраного.

Но тем не менее по дороге домой от этого особняка меня не убили и даже не избили. Из чего я сделал вывод, что папаше в чём-то даже понравился.

— С чего бы это? — спросил я Наталью, когда мы, вдоволь нацеловавшись, валялись у меня на продавленном диване в съёмной квартире.

— Он чувствует в тебе стержень, — сказала она, мягко перехватив мою руку.

— О да, у меня есть стержень, и ещё какой, — сказал я и притянул её руку к стержню.

— Ну прекрати, — хихикнула она. — Папа чувствует в людях стержень, правда же. Он чувствует, что пусть ты с виду бездельник и лузер, но у тебя есть цель. И ты протопчешь к ней путь, словно носорог, а если кто встанет поперёк, растопчешь, как гадюку.

— Ну ни хера себе, — поразился я этим метафорам животного мира и продолжил обжимать ноги Натальи.

— К сожалению, — вздохнула она, — ты и груб, как носорог.

— Ты спала с носорогом? — спросил я.

— Я и с тобой не спала, — парировала она.

— Слушай, может, ты девственница? — спросил я.

— В двадцать-то лет? — спросила она.

— Ой, ну извини, — сказал я.

— Так на кой хрен я тебе нужен? — спросил я.

— Да я люблю тебя, — сказала она, и мне захотелось поцеловать её.

Что я и сделал. После чего она вывернулась и уже стояла у зеркала — не такого роскошного, как у неё дома, да, — и поправляла прическу. Выглядела она на все сто. Как, впрочем, любая симпатичная девка при богатых родителях. Умела одеться, подать себя как надо. Она была красивой, чего уж там. И причёска её — чересчур видимый беспорядок, такой якобы беспорядок, над которым, как пишут в сраных дамских романах, корпят парикмахеры часами, — сводила меня с ума. Эти локоны… Наташа была блондинка.

Наверное, она и сейчас такая.

Другим моментом, который меня в ней привлекал, была её самостоятельность. Не наигранная, а всамделишная. В семнадцать лет она украла у него пару тысчонок, с восхищением поведал мне папаша, и открыла свой бизнес тайком от него. Потом рассчиталась и уже к двадцати владела тремя салонами красоты и двумя магазинами мягкой игрушки. Настоящий пацан в юбке. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. Конечно, папа, ответил я. На что получил в ответ скептический взгляд. Он, конечно, чувствовал, что я опасный и упрямый маньяк, но брака, разумеется, не допускал. Даже мысли о нём. На хуя его дочери выходить за какого-то Модильяни — да, он смотрел кино! — сраного, если ещё не факт, что этот чувак будет хотя бы как Модильяни. Так он мне и сказал.

— Папаша, вы хотя бы одну картину этого, блядь, Модильяни видели? — спросил я его.

— А ты её, блядь, видел? — оказался он не так прост, как казался.