Русские женщины (47 рассказов о женщинах)

В общем, Татьяна с детьми уехали с радостью, готовые к новой жизни, а через два дня вернулись. Оказалось, что в квартире другая женщина, а муж Татьяны подал на развод…

Это был конец девяностых. Трудные, смутные годы… Если в начале десятилетия люди ещё надеялись на то, что всё наладится, станет как было или даже лучше, то года с девяносто пятого надеяться перестали. Переименованный в акционерное общество совхоз развалился, работы не было, и одни впряглись в своё хозяйство, а другие балансировали на грани нищеты.

Татьяна всё так же почти каждый день ездила в город, благо проезд для неё был льготный. Ездила то ли в больницу, то ли пыталась как-то там зацепиться, в городе. Вряд ли найти работу, скорее — мужчину… Дочь Таня оканчивала школу, в свободное время по-прежнему в ярких нарядах сидя на лавочке, а Олежек учёбу забросил. Болтался по деревне, всё что-то высматривая, к чему-то примериваясь. Иногда на него нападал азарт работать, и он начинал переделывать ограду палисадника или выпрямлять обвисшую калитку, но быстро бросал, и Валентина Семёновна или сама доделывала незаконченное, или звала кого-нибудь из мужиков, обещая бутылку или деньги…

Время от времени Олежек рыбачил.

Зады наших огородов выходили к озерцу, и он устанавливал на берегу удочки, наблюдал за сделанными из гусиных перьев поплавками. Клёв был плохой — карасей и окуней почти всех давно переловили сетями, — и Олежек просиживал на берегу по целым дням, чтоб рыбы набралось хоть на уху.

— Валя! — кричал он. — Валя-а!

— Ау, сынок? — слышалось с огорода.

— Принеси воды. У меня тут поклёвка…

В другой раз:

— Принеси хлеба!

Валентина Семёновна несла.

Позже, как-то тайком от себя самой, приносила внуку сигареты.

Лет в пятнадцать Олежек стал воровать. В деревне, особенно в девяносто четвёртом — девяносто седьмом, воровали многие, но Олежек тащил всё подряд, и тупо, открыто. Его ловили. Случалось, просто били, а чаще вызывали милицию. Дела до поры до времени не заводили. То маленький ещё, то мелочь стянул… А Олежек подрастал, стервенел от нищеты и собственной беспомощности. Стал ходить с тесаком и то ли смастерил, то ли купил самострел, стреляющий тозовочными патронами.

За угрозу оружием ему и дали первый срок.

Приезжала группа, сделали обыск. Обшарили и избу, и стайки, баню. Валентина Семёновна плакала, стонала:

— Позор какой, позо-ор… Олежек не мог… Он ведь ребёнок совсем…

Внука увезли, быстро судили и дали условно года два. Никакой возможности исправиться ему не предоставили, отправили обратно в деревню, где нечего было делать.

Некоторое время он не высовывался за ворота, жил, видимо, на пенсию бабушки. Мать Татьяна почти не появлялась дома, сестра тоже исчезла — после окончания школы уехала. Вроде бы куда-то поступила.

Олежек вскоре не выдержал — снова стал воровать, но в основном не в родной деревне, а в других. Опять его ловили, арестовывали, держали по месяцу-два за решёткой и отпускали. Люди удивлялись:

— Кого-то за куль комбикорма на три года садят, а этому как с гуся вода.

Может, этим быстрым освобождениям Олежека способствовала его внешность — он в двадцать с лишним выглядел подросточком: низенький, сухонький, сопливый, с детским голосом. На первый взгляд безобидный, тщедушный. Наверное, на это поддавались судьи, отказывавшие в возбуждении уголовных дел…

Года четыре назад Олежек устроился на завод в городе Черногорске, приезжал в отпуск с невестой. Поговорил с моим отцом, которому доставил в своё время немало неприятностей, попросил прощения. Но месяца через два вернулся в деревню — с завода выгнали, девушка бросила… Валентина Семёновна была даже рада — внучок опять рядом.

Вернулась и Таня. Оказывается, училась в Красноярске в вузе, но то ли сама бросила, то ли выгнали. Татьяна тоже чаще стала появляться дома.

И снова жизнь потекла как лет пять-семь до этого. Бабушка Валя кормит внучат, дочка Татьяна почти каждое утро уезжает в город, вечером возвращается.

Но вскоре им слегка повезло — Татьяне, как инвалиду какой-то группы, выделили в городе квартиру. Социальное жильё… Эта программа появилась в середине двухтысячных, и по ней одиноких стариков, инвалидов из деревень перевозили в такие вот квартирки. Их нельзя было приватизировать, наследовать — пожил в относительном комфорте с горячей водой в кране, с ванной и унитазом, а потом, когда умрёшь, так же поживут другие.

Из-за этой квартирки возникла целая битва. И Татьяне, и дочери Тане, и Олежеку захотелось там поселиться. Ведь своя крыша над головой в городе, пусть и такая, — это возможность устроить личную жизнь. В конце концов в квартире поселилась Таня и вскоре забеременела. Забеременела, но замуж не вышла. В итоге через несколько месяцев после рождения сына была сослана матерью, законной владелицей квартирки, к бабушке.