Русский

Гребцов смеялся, открывая белоснежные зубы, статный, холеный, демонстрируя мужское превосходство над ничтожным противником. Ему хлопали. Девушки посылали воздушные поцелуи. Серж радовался его бесстрашию, умению растоптать ненавистного противника, который был и его, Сержа, противник. Подпись, которую он поставил на листе картона, сливалась в общий вихрь сопротивления, низвергала врага.

– Нет другого такого правителя, который так бы любил власть. Чтобы получить власть, он взорвал дома в Москве, посадил в тюрьму Ходорковского, слепил из глины двойника и засунул его в Кремль. Не для того, чтобы сделать народ счастливым. Не для того, чтобы сделать Россию счастливой. А для того, чтобы сколотить состояние в шестьдесят миллиардов долларов, рассовать эти деньги по американским и швейцарским банкам, оставив народ голым и босым.

– Позор! Позор! – скандировала толпа. – Гребцов – президент! Гребцов – президент!

Гребцов прикладывал руку к груди, кланялся, благодарил. Серж корил себя за то, что раньше не разглядел в Гребцове настоящего народного лидера, бесстрашного трибуна, благородного демократа. Был готов следовать за ним, отдать ему свой талант.

– Ему отвратительна свобода. Он истинный отпрыск КГБ, той организации, что только и умела убивать, пытать, ставить к стенке. С тех пор офицеры КГБ превратились в бандитов и захватили власть в стране. Но эта власть мнима. Если мы перестанем бояться, если объединимся, если нас будет на митингах не сто, не двести, а миллион человек, то кремлевские тараканы разбегутся – и Россия станет свободной.

Гребцов поднял сжатый кулак. Его красивое лицо выражало непреклонность бойца, готового сражаться до победы. И в этой воинственной позе революционера и героя он минуту позировал, позволяя себя фотографировать и снимать телекамерой.

Серж вместе со всеми хлопал, свистел, вздымал вверх сжатый кулак. Поставленная им на картонном листе подпись превратилась в огненный вихрь. Это яростное завихрение слилось с другими, образуя стальной раскаленный смерч, который несся с металлическим свистом, настигая свирепую гиену, прорезая кремлевские стены, ввинчиваясь в толщу земли и там, в золотом подземелье, настигая жестокого тата, открывая путь к свету толпе измученных узников.

Серж почувствовал, как уплотнился, стал непрозрачным морозный воздух, словно в нем бежала бесшумная звуковая волна, как перед фюзеляжем сверхзвукового самолета. Стеклянный пузырь лопнул, и с оглушительным грохотом на бульвар, на белый искрящийся снег, рванулось черное острие. Стуча башмаками, размахивая дубинками, в одинаковых черных одеждах, набегала толпа омоновцев, нацеливая отточенный клин в центр митингующих. Люди отшатнулись, колыхнулись в сторону от разящего острия. Но с другой стороны, с тем же металлическим топотом ворвался на бульвар встречный клин. И оба острия с двух сторон вонзились в митингующих, рассекли, сомкнулись, превращая бульвар в клубки ненависти, боли и ужаса.

Нападавшие были без шлемов, быть может для того, чтобы оставались открытыми свирепые лица. Серж видел вокруг себя щекастых омоновцев, белые хрящи кулаков, взмахи дубинок, молотящих по головам, животам и спинам. Худосочный юноша с сумочкой через плечо заслонял от ударов горбоносое лицо, тонко вскрикивал: «Не бейте! Не бейте!» А краснолицый, дышащий паром омоновец, похожий на лесоруба, вгонял в него удары дубинки, рычал, скалил желтые зубы, валил на снег хрустящее утлое тело.

Преклонных лет мужчина в изношенном пальто, потеряв шапку, бежал, а двое омоновцев гнали его дубинками, он шарахался от одного удара, попадая под другой, горбил спину, похожий на старую больную лошадь, не понимающую, за что ее бьют.

Девушка, собиравшая подписи, уронила на снег свой подписной лист. С нее сбили шапочку, здоровенный омоновец сгреб ее за черные волосы, волочил, а она визжала, скребла каблуками снег. Ее черные, обращенные к небу глаза были полны ужаса.

Серж видел, как на Гребцова набросилось сразу трое омоновцев. Его не били, но ловко выкрутили руки, согнули, вели с выломанными вверх руками. Он что-то кричал, путался в длинном пальто, а шагавший рядом омоновец дышал паром в маленькую усатую рацию.

Серж, уклоняясь от ударов, стремился вырваться из ревущего, хрустящего месива. Поднырнул под воздетую дубину. Увильнул от омоновца, который погнался было за ним, но поскользнулся. Увидел на снегу раздавленный картон с подписями. Перемахнул чугунную ограду бульвара, где блестели на солнце трамвайные пути. Убегая, успел заметить серые автобусы, куда вталкивали демонстрантов. Полицейскую машину, перед которой топтался, пытаясь сопротивляться, Гребцов, а его грубо заталкивали на сиденье.