Русский

Но этот чудесный факт не поразил ученых столь же сильно, как данные об абсолютной идентичности состава, свойств и, скорее всего, происхождения табличек и осколка космического тела, найденного в озере благодаря эхолокации и терпению специалистов.

Григорий Аркадьевич Привольский стремился поскорее расколоть этот орешек, расшифровать тексты и вопреки здравому смыслу выступал за предание гласности всей этой истории, настойчиво предлагая свои услуги в качестве глашатая великой сенсации. Сосновский же осторожничал, продолжал консультации с ФСБ, изучал отчеты экспедиции, обнаружившей контейнер, вникал даже в незначительные подробности поисков. Он уже перестал сомневаться в верности выводов о сроке, который находка провела под водой, — около ста лет, — но даже слышать не хотел о том, что содержание контейнера представляет собой зашифрованное послание из других миров.

Сосновского терзали догадки, что в действительности они имеют дело с хитроумным мошенничеством то ли со стороны религиозных фанатиков, то ли, наоборот, со стороны врагов официальной церкви.

Однажды в стенах Центра появился Плукшин, когда-то учившийся в МГУ на одном потоке с его директором и замом, и с энтузиазмом героев первых пятилеток, игнорируя выходные и даже перерывы на ланч, приступил к расшифровке загадочного «послания с неба».

Все шло прекрасно до того дня, когда он исчез и вскоре погиб от пули неизвестного бандита. Оказалось, что с ним исчезла и ценная находка. К тому же все бумаги, относящиеся к переводу, испарились, а в компьютере, которым пользовался ученый, не было найдено ничего стоящего — Плукшин использовал переносные устройства хранения данных.

— И как он вообще мог пронести железки через нашу систему безопасности? — не выдержал молчания Привольский. — Впрочем, мы даже не успели понять, железки это или что-то другое.

— А? — Сосновский будто пробудился ото сна. — Как, как… Это все равно, из чего они сделаны. Тут ведь не нужно целую операцию готовить. Чтобы такое совершить, людей своих не надо иметь в охране, камеры отключать. Чушь несусветная. А ты уверен, что он их вынес?

— А кто же еще?

— Послушай, Привольский, а кому вообще нужны эти таблички? Их ведь не продашь за границу коллекционеру какому-нибудь…

Привольский с удивлением взглянул на директора.

— Продать?

— Ну да. Предположим даже, что это так. Другое дело — кому?

— А может, он расшифровал их и что-то узнал такое, от чего просто свихнулся… — Сосновский покрутил пальцем у виска.

— Ты, смотри, сам не свихнись, — Привольский тяжело вздохнул. — Кстати, — сказал он, — говорят, милиция задержала подозреваемого в убийстве. Может быть, клубок раскрутится.

— Кто такой?

— Да никто. Парень, зовут Антон Ушаков. Скорее всего, хороший знакомый Плукшина. Он с ним долго беседовал как раз перед тем, как профессора нашли мертвым.

— Антон Ушаков? Знакомая фамилия…

— Так ведь адмирал Ушаков…

— А, ну да, ну да. Просто фамилия на слуху. И что он?

— Не знаю. Начальник охраны больше в курсе.

Опять наступило молчание. Привольский снова вздохнул, но теперь уже как-то совсем глубоко, тоскливо.

— Сергей Самуилович, — начал он тихо и тут же, повысив голос и уже глядя в глаза директору с решимостью и отчаянием идущего на таран летчика-истребителя, продолжил: — Это моя вина. Я несу ответственность за приглашение Вилорика Рудольфовича в институт для расшифровки текстов. Считаю, после случившегося я больше не имею морального права работать в своей должности…

— Гриша, ты дурак? Только не хватало нам здесь театра оперетты, — Сосновский не любил патетики и непрактичных разговоров. — Давай лучше таблички искать. Этим и займись.

— Не могу я больше. Вот, я бумагу написал… — он достал из непрозрачной папки листок и протянул его Сосновскому.

Тот молча взял бумагу, пристально и недобро глянул на Привольского, прочел, положил на стол. Пожал плечами и отчеканил:

— Нет проблем, я подпишу сегодня твое заявление. У тебя все?

Григорий Аркадьевич меньше всего ожидал услышать такое, и потому лишь кивнул растерянно.

— Ну, тогда пока, — завершил разговор Сосновский.

Стоило Привольскому покинуть кабинет, где они провели вместе столько часов, дней и месяцев, дружно решая сложнейшие и нетривиальные задачи, директор снял трубку телефона:

— Наружку за Привольским…

Услышав на том конце провода возражения и уточняющие вопросы, Сосновский добавил раздраженно:

— Слушай, хватит! Пускай твои люди станут его тенью. Это все, что от тебя требуется. А мне не до того сейчас, чтобы все тебе объяснять.

Когда наступил вечер, Сергей Самуилович снял очки и, держа их в руке, вышел из кабинета. Он прошел по длинному коридору, увешанному репродукциями картин русских художников, открыл дверь в кабинет Привольского, включил свет и подошел к письменному столу. Осмотрев стол, Сосновский неловко повернулся и случайно задел массивный фолиант. Тот с грохотом шлепнулся на пол. Он поднял книгу. Это была «История искусств» Гнедича издания 1897 года.