Русский ад. Книга вторая

На одной из «голубых» тусовок Алешка познакомился с режиссером Борисом Александровичем Львовым-Анохиным. Он никогда, даже в советские годы, не скрывал свою «ориентацию». Львов-Анохин работал в Малом театре и восхищался его директором — Михаилом Ивановичем Царевым.

— Министерство, — рассказывал Львов-Анохин, — обязало театральных директоров регулярно встречаться с труппой. Проводить открытые собрания. А актеры так устроены, они постоянно задают неудобные вопросы. Царев их не любил (и актеров, и вопросы). Но коль скоро министр приказал… — куда денешься?..

Объявили сбор труппы. Первой вскочила Милочка Щербинина. Она лет десять, если не больше, сидела в театре без новых ролей.

— Михаил Иванович! Когда закончится безработица?

— Спасибо, дорогая, — широко улыбался Царев, — за этот вопрос! Он всегда как-то особенно вытягивал гласные, поэтому речь была очень певучей. — Только это, друзья, не первый, это уже второй вопрос, который я сегодня получил: перед началом нашего коллоквиума уважаемый Юрий Иванович Каюров попросил меня коротко поделиться впечатлениями о нашей поездке по линии ВТО в Китай.

Буду краток. Китай, друзья, простирается от границ Советского Союза и — до двух океанов: Индийского и Тихого… Делегация, которую я имел честь возглавить, прилетела из Москвы в Пекин и в тот же вечер, поездом, мы отправились в замечательный город Киото, древнейшую столицу Китая…

Царев рассказывал о Китае почти три часа. И вдруг «спохватился»:

— Друзья мои! Я заговорился! Прошу прощения, что отнял у вас столько времени. За работу, коллеги! Нас ждут репетиции и новые премьеры, достаточно, я думаю, говорить о Китае…

— Гений… — развел руками Львов-Анохин. — Хотя и сволочь, конечно…

«Глупым людям всегда легче спрашивать, чем умным отвечать», — заметил однажды Белинский.

Алешка все ждал, представится случай и ему напомнят слова Белинского… ждал, ждал, ждал…

Доминго поднял бокал и предложил:

— Пусть мой сегодняшний рассказ навсегда останется за этим столом. Тайна, о которой пойдет сейчас речь, не моя, это тайна Лучано.

«Какой он обаятельный, — подумал Алешка. — Правда: король!»

— У нас с Лучано, — продолжал Доминго, — всегда не просто. Я вырос в Мексике, окраина мира. А Лучано — это север Италии, подруга детства — Мирелла Френи, от Модены до «Ла Скала» сто километров, от Модены до Вероны тоже сто километров, в Сермионе, на Гарде, живет Калласс, — все говорят, Онассис был скуп, а какой дом он ей подарил, — кто-нибудь видел?

Кто я такой для Европы? — улыбался Пласидо. — Ковбой из сарсуэлы! Кто меня учил? Чилиец Карло Морелли? Его брат, Ренато, был великим Отелло, но для Европы, для Италии, я — человек райка, хотя в Далласе, между прочим, я уже пел с Лили Попе, она покидала сцену…

Потом — Израиль, три года ада. Я, Анжела, — Доминго дотронулся до ее руки, — пел 10 спектаклей в месяц. Догадайтесь, господа, сколько мне и Марте платили евреи?[43]

— Сколько? — заинтересовался Пата.

— 115 долларов. В месяц. В Ме-ся-ц! Одиннадцать долларов спектакль, одиннадцать — мне, одиннадцать — Марте. Включая «Отелло»!

Пата не верил своим ушам:

— Невероятно… Даже советским платили больше…

— Три года, — горячился Доминго. — Три года, господа!

Пата слышал, конечно, что Доминго жил в Израиле впроголодь, но чтолы его «Отелло» стоил 11 долларов, это… это была дикость, конечно.

Когда Бурчуладзе приехал в Европу, дебютировал в «Ковент-Гардене», пел Рамфиса в «Аиде», не самая сложная партия, между прочим, он получал — в руки — по 111 фунтов за спектакль.

220 долларов как-никак!

Здесь, в ресторане, все знали Доминго. В этом доме, на верхнем этаже, он купил роскошную квартиру, но жил всегда в отеле, квартиру сдавал: выгодно. Пата видел: король — очень спокоен, настроен на рассказ, никуда, редкий случай, не спешит (Левайн внезапно отменил репетицию). — Сомелье подал бутылку почерневшего от времени «Приората». Если пить не коньяк, а (Доминго любил коньяк), то только «Приорат», конечно, великий «Приорат»! Алешке было страсть как интересно узнать, сколько стоит такая бутылка…

За билет в Нью-Йорк и гостиницу 3*** платили «Известия». Алешка имел с собой — только 300 долларов командировочных, но главная валюта у Алешки — не доллары, он же вывший советский человек, а 80 баночек икры минтая, «рашен кавьяр».

Минтай — это действительно валюта! И конвертируется где угодно! В легкую. Здесь, в Нью-Йорке, Алешка гнал «рашен кавьяр» с рук: 10 долларов банка. Американцы доверчивы (Алешка избегал соотечественников). Американцы не сомневались, что «кавьяр» у Алешки — либо красный, либо черный, из Астрахани, то есть все без обмана, если задуматься: Алешка не говорил какой у него «кавьяр», не знал языков…

— Если я, — продолжал Доминго, — покину этот мир раньше Лучано, он не приедет проститься со мной. Твердо знаю. Если раньше уйдет Лучано — не приеду я. накопилось! Я не хочу, господа, чтобы копилась какая-то ерунда, но я понимаю Лучано и понимаю себя: разве можно забыть какие-то вещи?