Русский ад. На пути к преисподней

– Ты что, Нинок, котлеты на моче стряпаешь? – заорал кто-то из зала.

Тетя Нина широко, по-доброму улыбнулась:

– Не хошь – не жри!..

– Деньги вертай! – не унимался кто-то.

– Манушку покажь! Нинка! Покажь!..

– Ну ты, бля… – удивилась тетя Нина. – Не дож-ждесси!

– Покажь… покажь потроха…

– Во, нахрап… – добродушно удивилась она…

Сквозь полудрему Егорке почудилось, что рядом с ним кто-то плачет.

Он не сразу узнал Олешу: его физиономия разбухла, Олеша не мог говорить, только тыкал в Егорку листом бумаги.

– Че? – не понял Егорка. – Че с тобой?

– Ты… че? А ниче! – взвизгнул Олеша. – Тридцать два ведра… – п-понял? Тридцать два ведра!

Борис Борисыч, удачно сложившийся пополам, вдруг рыгнул и упал на пол. Олеша рухнул рядом с Борис Борисычем и вцепился в него обеими руками:

– Тридцать два ведра – слышь… слышь!.. Тридцать два ведра!..

Борис Борисыч не слышал. Его башка послушно крутилась в Олешиных руках и тут же падала обратно на пол.

– Суки, с-суки, с-с-суки! – вопил Олеша.

Егорка встал и медленно по стенке пошел к выходу. Дойдя до двери, он оглянулся назад: Олеша попытался встать, но вдруг завыл по-звериному…

Было в этом крике что-то чудовищное, словно у человека взорвалось все нутро, рот перекосился, разорван… – как у Лаокоона, только у Лаокоона, видать, были благородные страдания, а здесь нутряные, русские…

Егорка передумал ехать в Москву в понедельник, но от идеи своей – не отказался.

13

Когда Руцкой с автоматом наперевес поднялся на второй этаж его дачи в Форосе, он стоял в коридоре. Раиса Максимовна ужасно нервничала, – именно в этот момент ее левая рука повисла как плеть, а через сутки, уже в Москве, в больнице, ослеп левый глаз.

– Ну что, Саша… вы и меня хотите арестовать? – спросил он.

Какая глупость, черт подери, – зачем, зачем он это сказал? Кто задает такие вопросы!

Вторая глупость: Вольский.

На кой черт, спрашивается, он ему звонил?

Все знают (весь мир), что 18 августа, в три часа дня, гэкачеписты отключили на даче в Форосе связь. На даче – да, вырубили полностью. Но не в домике охраны. Он сделал несколько звонков, раньше других нашел Вольского:

– Аркадий, по радио скажут, что Горбачев болен, но ты-то знай, что я здоров!

И положил трубку.

Позвонить, чтобы ничего не сказать…

А можно было бы позвонить Бушу, Колю, в ООН…

«По радио скажут…»

Горбачев не спал и крутился с боку на бок. Почему он не послушал Метлока, посла Америки? Гаврила Попов (с помощью, видно, КГБ Москвы) узнал о ГКЧП за две с лишним недели. Потом понял, что в Кремле ему не поверят. Попов хитренько подговорил посла Америки, Метлок сразу добился личной встречи, рассказал ему все как есть… – а он смеялся Метлоку в лицо, просто… как дурак… смеялся!

Форос, чертов Форос… – да, боялся, боялся… ну и что? Никто ничего не докажет, никто. Где доказательства? Нет доказательств! Ну и все, хлопцы, остальное – брехня!

Он знал, что Ельцин не будет, не захочет связывать его с Форосом. Но сегодня к Горбачеву еще раз приходил следователь Лисов. Его допрос (в отличие от предыдущих) Горбачеву не понравился.

Да, в домике охраны работал телефон, то есть связь – была. Да, в его машинах, стоявших в гараже, находились все виды спутниковой связи – сорви бумажку с ворот (ворота были опечатаны бумажкой) и звони кому хочешь – ради бога! Да, личная охрана, двадцать с лишним человек, остались верны Президенту Советского Союза; у них никто не отбирал табельное оружие, все они вооружились «Калашниковыми» и были готовы на любой прорыв, хоть в аэропорт, хоть куда… ребята подготовленные!

В конце концов, Анатолий, его зять (да кто угодно, любой, самый верный парень из охраны), мог запросто перемахнуть через забор (территория дачи – огромная, легко затеряться) и сообщить миру правду о здоровье Президента СССР, передать любое его обращение, то есть сказать главное: Горбачев блокирован (какая, впрочем, это блокада?) в своей летней резиденции.

Вместо этого 20-го, перед тем как заснуть, Горбачев, по совету Раисы Максимовны, записал на любительскую камеру свое слово к народам мира и тут же положил кассету… к себе в портфель. А куда торопиться?! Потом текст переписали еще раз, потому что Анатолий схватил первую попавшуюся кассету: «91/2 недель», эротика режиссера Лайна. В тот момент, когда Микки Рурк проводил кусочком льда по животу голой Ким Бессинджер, в кадре появился Горбачев: «Я хочу обратиться ко всем людям доброй воли!..»

Самое главное: Лисов уже знал, а Горбачев подтвердил: после того как друзья-заговорщики объявили ему о ГКЧП, он (на прощание) крепко пожал им руки и задумчиво произнес: «Кто знает, может, у вас и впрямь что-то получится…»

Горбачеву не спалось – дрожали нервы.

Он зажег лампу и вдруг почувствовал голод. В-вот ведь… – нужно вызвать охрану, она свяжется с дежурной сестрой-хозяйкой… короче, через полчаса, не раньше, он получит бутерброд. Можно, конечно, поднять с постели Ирину, дочь, но Горбачев не мог вспомнить, была ли Ирина на даче. Днем она ездила в ЦКБ, навещала мать, оттуда звонила ему в фонд, на работу: дела у Раисы Максимовны были… хуже не придумаешь.