Русский ад. На пути к преисподней

Позже, в Баку, Алиев сделал все, чтобы получить образование, чтобы его жизнь здесь началась как бы заново, чтобы этот город – Баку – стал бы его городом.

На всю жизнь!

Цель – победить бедность. Перевезти в столицу маму. Если получится – перевезти сюда всех братьев и сестер, их у Алиева семеро!

Он мечтал быть архитектором. Сохранились его наброски, в них виден молодой график, искренне увлеченный колоритом своей страны.

Рано утром устроиться с мольбертом в старом городе, изобразить Девичью башню (его мечта о любви) – пыльный, но чистый, очень добрый, на самом деле, невероятно яркий город – Баку!

Чистый, наивный парень из провинции, с самых границ, – Гейдар Алиев, будущий Президент…

Смерть Зарифы-ханум заставила Гейдара Алиевича еще и еще раз вспомнить все, что она говорила ему о Горбачеве…

У Зарифы-ханум был дар видеть людей насквозь.

Вдруг – инфаркт. Гейдар Алиевич выжил, хотя Чазов, руководитель «кремлевки», был уверен, что это – конец.

Он только-только пришел в себя после наркоза, а Чазов уже стоял перед его кроватью с белым листом бумаги и ручкой.

– Это что? – не понял Алиев. – Что принес?

– Прошение об отставке, надо подписать… – главный кремлевский врач говорил с Гейдаром Алиевичем как с ребенком, – ваше прошение! Состояние у вас, Гейдар Алиевич, неважнецкое, пора бы и отдохнуть, наконец… хорошенько…

Сердечная мышца ослабла, почти не работает, вот он, БАМ, Гейдар Алиевич, вот они перегрузки… это, короче, уже не мышца… так, оттонка…

Алиев мгновенно пришел в себя.

– Слушай, ты меня лечи…

– Надо заявленьице подписать, Гейдар Алиевич! Вы можете умереть…

Глаза у Чазова были как два ножа.

– А я, Евгений, хочу умереть за рабочим столом!

– Гейдар Алиевич, послушайте: я как врач и как коммунист…

– Вот и лечи меня, если ты… у нас… не только коммунист… Я помру – ты что, рыдать будешь… на моей могиле?..

Чазов замер.

– Я вынужден…

– Уходи, Евгений Иванович. Немедленно уходи. Спасибо за спасенную жизнь!

Такой же диалог (по смыслу) был (в свое время) у Чазова с Косыгиным.

В палате. Сразу после инфаркта.

Через несколько дней Алексей Николаевич все-таки подписал заявление об отставке.

Оставшись без работы – умер. Спустя две недели.

Алиев понимал: Михаил Сергеевич («ты, Гейдар, не помер, значит, пеняй на себя!..») от него не отстанет.

Зарифа-ханум предупреждала: ублюдок. Мужчина, который никогда не был мужчиной, всех боится, как Сталин, поэтому уничтожает всех, кто сильнее, чем он… – а Гейдар Алиевич, наивный, все время улыбался, звал Зарифу-ханум «антисоветчицей»…

Уйти пришлось. Тихо и незаметно. Дисциплина чертова! Все, как хотел Горбачев, – по состоянию здоровья. Инфаркт. Просьба о пенсии.

Через два месяца случился Нагорный Карабах.

Кто организовал этот дикий праздник на стадионе в Сумгаите, когда отрезанная голова армянского мальчика стала футбольным мячом?

Какова истинная роль в карабахских событиях восточных филиалов «Бай Прокси»?

Почему Горбачев после Сумгаита, именно Сумгаита, стал панически бояться американцев?

Отставка Алиева и сразу – Карабах.

Совпадение?

Резня в Сумгаите повергла Алиева в ужас. Разумеется, его уже вывели из Политбюро, но Гейдар Алиевич все еще оставался членом ЦК.

Пропуск на Старую площадь у него был.

В 9.00 утра 3 марта 1988 года Алиев пришел к Георгию Разумовскому, секретарю Центрального Комитета КПСС. Коротко сказал помощнику, что Сумгаит – это прелюдия к распаду Советского Союза, начало конца их страны, поэтому он, Гейдар Алиев, как бывший руководитель республики, категорически требует, чтобы Разумовский его выслушал: секретариат ЦК обязан знать соображения Алиева по стабилизации («надеюсь, еще не поздно…») ситуации в Нагорном Карабахе и в соседних районах.

Помощник Разумовского, «старый коммунист», как он представился Гейдару Алиевичу (дед еле-еле стоял на ногах), был поражен такому напору… – Алиев не умел говорить громко, у него – слабые связки, но он говорил так горячо, так убежденно, что его было слышно, казалось, во всех коридорах этого ужасного здания.

Разумовский растерялся: он принял Гейдара Алиевича только после консультаций с Горбачевым, ближе к вечеру, – на десять минут.

Все это время Алиев сидел на стуле в его приемной и никто не предложил дважды Герою Социалистического Труда хотя бы чашку чая.

Разумовский сразу дал понять, что Михаил Сергеевич уверен: события в Сумгаите – дело рук Алиева.

Говорить было не о чем.

Как Гейдар Алиевич не двинул секретарю ЦК по его красно-розовой физиономии – загадка. Очень хотел, очень, – и не смог, не так был воспитан, хотя полагалось именно так, в физию…

«Главное в людях – власть над собой», – любила повторять Зарифа-ханум.

Властная, умная – но сколько в ней, в этой женщине, было тепла!..

По вечерам, когда становилось совсем грустно, Гейдар Алиевич писал Зарифе-ханум длинные-длинные письма: брал чистый лист бумаги, ручку… и разговаривал с ней как с живой.

Он писал медленно, выводил каждую букву, потом долгодолго читал (и перечитывал) написанное, стопочкой, аккуратно, складывал эти листки в красную папку с надписью «для доклада» и закрывал ее в ящике стола.