Русский ад. На пути к преисподней

— Очень просто, Борис Николаевич: на Кубе верный кагэбэшник был — Алексеев. Жутко грамотный парень, посол. А Кастро в первые дни очень хотел с Кеннеди встретиться, рвался к нему, Кеннеди уперся — упрямый… это — что-то!

Тогда Алексеев… очень спокойно… в посольской резиденции, на Варадеро, объяснил Фиделю за рюмкой чая, что американцы сейчас перекроют Кубе свою, капиталистическую половину планеты, а мы, СССР, если он, моховое болото, к нам быстренько не примкнет, закроем для Кубы другой лагерь, социалистический. А это, извините, — треть Европы плюс Китай! И кому тогда Фидель свой сахар будет продавать?

Фидель задумался — и быстро стал коммунистом!

Но Куба — это на перспективу, Борис Николаевич, а пока — на троих: Россия, Украина и Белоруссия. В России очень любят, когда на троих!

А столица — в Киеве. Мать все-таки. Михал Сергеичу скажем большое спасибо, выпросим ему еще одного Нобеля, чтоб Раиса не очень злилась, и в пять секунд собираем…

— То есть конфедерация славян, я правильно понимаю?.. — перебил его Ельцин.

— Ага, — Полторанин прищурился. — И это отлично будет, да?..

— Я вот шта-а думаю, Михаил Никифорович… — Ельцин вдруг встал, отодвинул штору, — а шта, если…

— Что «если», Борис Николаевич?

— А вдруг он нас всех, — Ельцин резко повернулся к Полторанину, — сразу арестует, понимашь, и — в тюрьму?

— Кто?

— Горбачев.

— В какую тюрьму? — опешил Полторанин. — За что?

— За это самое, Михаил Никифорович!..

Ельцин медленно разжал кулак, и рюмка аккуратно соскользнула обратно на стол.

— Хотел бы я увидеть того прокурора… ага, который подпишет ордер на арест Президента России, — хмыкнул Полторанин. — Как-кой прокурор, если по Конституции каждая республика может выйти из СССР когда угодно?..

— Республика! — Ельцин поднял указательный палец. — Именно республика! А тут один Президент решил. С Полтораниным.

— Так Президент и должен решать за всех, Борис Николаевич…

Свет от лампы успокаивал, даже чуть усыплял, на Полторанина нападала зевота. Он старательно прикрывал рот рукой, стараясь показать, что ему крайне важен этот разговор.

— Есть Хельсинки, — упрямо продолжал Ельцин, — принцип нерушимости границ. Брежнев подписывал…

— Он подписывал, вот пусть с него и спрашивают! — махнул рукой Полторанин. — При чем тут Брежнев? Ельцин за Брежнева не отвечает.

— Ельцин отвечает за Россию в составе Союза… — не согласился Борис Николаевич. — А Хельсинки пока никто не отменял.

— Как это никто?.. — засмеялся Полторанин. — Мы отменили, Борис Николаевич! Мы! Взяли — и отменили! Мы же отпустили Прибалтику. И все только рады. Весь мир! Какая еще, к черту, нерушимость границ?

Ельцин пододвинул к себе рюмку и задумался.

— Россия весной проголосовала за Союз… — тихо сказал он.

У Ельцина была чисто русская манера вести разговор: спокойная-спокойная, где важно все, каждое слово, каждый взгляд…

— Так это ж когда случилось… — Полторанин опять махнулся. — Протащим через Верховный Совет, Руслан протащит: Россия решила — Россия передумала… Наш же вопрос! Внутренний… Я вот не знал, ага: в двадцать втором году, когда Ленин придумал Советский Союз, все республики послали его к чертовой матери; договор никто тогда не подписал, хотя чем только Ленин не грозил… Заставить — никого не смогли!

А Союз, между прочим, уже был. Так его даже де-юре не оформили: чего, мол, бумагу марать, если и так все ясно!

То есть мы, Борис Николаевич, семьдесят лет живем в государстве, которое — есть, а на бумаге его нет, юридически оно не существует! Вот он, этот гениальный обман: все кричат о договоре двадцать второго года, а сам договор-то кто-нибудь видел? В глаза?!

Старый Союз вроде как под корень, а он снова народится, обязательно народится, но, слава богу, без Горбачева. Тут не президенты отвечают, тут… решает народ…

— Отвеч-чает Президент, понимаешь, — вздохнул Ельцин и взял рюмку. — Он на то и Президент, ш-шоб отвечать!

Раздался тихий стук в дверь, в проеме появился Коржаков.

— А, это вы, Александр Васильевич…

— Сбегал, Борис Николаевич.

— Сбегали? Вы шта-а… по окружной, понимашь, бегали? По окружной, я спрашиваю! Мы тут, значит, давно все решили, а вы где-то бегаете…

Коржаков положил очки и — вышел.

— Зачем вы так, Борис Николаевич? — помедлил Полторанин.

— А ну его, — отмахнулся Ельцин. — Смердяков!

— Зато предан…

— Потому и держу…

Ельцин замолчал.

— Значит, правда, Михаил Никифорович, шта-а не… подписал никто… при Ленине?

— Конкретно — никто.

— Так в каком же государстве мы живем?..

— А ни в каком, Борис Николаевич. Нету у нас государства.

Тишина была какой-то гнетущей, за окном вдруг загудел ветер и стал биться в окно…

— Интересно, Шахрай об этом знает? — задумчиво спросил Ельцин.

— А кто его знает, что он знает, что не знает! — махнул рукой Полторанин.

— Он же у нас по юридическим вопросам…

— Ага…

Ельцин сладко зевнул: