Русский ад. На пути к преисподней

Подполковник Грингаут, начальник местного ОВД, погиб в неравной схватке с браконьерами: поехал на «стрелку» за долей, а получил из кустов две пули в лоб.

Человек в «Волге» тихо засмеялся — так, будто он сам стеснялся сейчас своего смеха.

— Вот, ешкин кот, работнички… И на хренища мне такие?.. Ну и как же здесь быть, Николай Яковлевич?

Чуприянов то ли шутил, то ли действительно извинялся, как умел, перед московским гостем.

— Но в лесу эта осинка и впрямь, Иван Михайлович, никому не нужна, вот мужики и стараются, чтоб не сгнила на корню…

— Все равно засопливлю, — Чуприянов упрямо мотнул головой. — Непорядок делают. Здесь все я решаю, я один — когда команды нет, а осинка — уже срублена, это называется бардак… Свой стакан не получат.

— Ну, это жестоко, — опять засмеялся тот, кого назвали Николай Яковлевич.

— Очень жестко, — подтвердил Олеша.

— Осину, мудан, кукурузь обратно в лес, — приказал Чуприянов, открывая «Волгу». — На сегодня есть работа?

— Как не быть, есть…

Егорка только сейчас, кажется, понял, что его — взгрели.

— Вот и давайте, — Чуприянов хлопнул дверцей машины. — А опосля — поговорим.

«Волга» медленно въехала в ворота усадьбы.

Чуприяновский дом был очень похож на старый, купеческий: крепкий, сибирский, огромный. Такой дом лет сто простоит и хуже — не станет, потому что хозяева, сразу видно, уважают дом, в котором они живут.

— Значит, Ельцин так и не понял, что Россия — крестьянская страна… — Чуприянов снял шапку, расстегнул дубленку и спокойно, не торопясь, продолжал прерванный, видимо, разговор.

В нем была глубокая основательность, в этом директоре, — такие люди сразу вызывают уважение.

— Кто его знает, что он понял, что нет… Иван Михайлович, он же ускользающий человек… этот Ельцин. Как и Михаил Сергеевич… кстати, — они ведь похожи, между прочим. Помню, в Тольятти… Горбачев торжественно объявил, что в двухтысячном году Советский Союз создаст лучший в мире автомобиль. «Это как, Михаил Сергеевич? — спрашиваю. — Откуда он возьмется, лучший-то?!» — «А, Микола, отстань: политик без популизма это не политик!»

Вот дословно… я запомнил. Знаете его любимое выражение? Информация — мать интуиции… — любимые его слова. Так-то вот, Иван Михайлович…

Они прошли в гостиную и сразу сели за стол.

Чуприянов слушал очень внимательно.

— Но, с другой стороны, Николай Яковлевич, ведь это мы с вами построили лучшие в мире ракеты!.. Да им износа нет!

Чуприянов располагал к себе, видно, что мужик-то открытый.

— Сталин заставил работать на ВПК всю страну, — усмехнулся Николай Яковлевич. — Каждый день Сталин готовился к войне — и не напрасно! Другое дело, что, как все самоуверенные восточные люди, он совершал страшные глупости, отсюда и катастрофа сорок первого года. Но именно потому, что все силы этой страны исторически были брошены на ВПК, силы и деньги, у нас ничего не оставалось на электронику, холодильники, пищевку, ботинки и т. д. А все ракеты, все до одной, проектировались, между прочим, как военные, мы же летали на военных ракетах, талантливо переделанных из ФАУ, весь космос у нас был военный, только ребята, космонавты, стесняются об этом говорить, о многом и сами не знают…

В доме топилась большая-большая печь. Стол был накрыт на двоих, у печки хлопотала стройная, но совсем некрасивая девочка.

— Катя, моя дочь, — потеплел Чуприянов. — Знакомься, Катюха: академик Петраков. Из Москвы. Слышала о таком?

— Николай Яковлевич, — сказал Петраков, протягивая руку.

Смущаясь, девчонка тоже протянула руку.

— А клюква где? — Чуприянов по-хозяйски оглядел стол.

— Где ж ей быть, па, если ж не в холодильнике?

По улыбке, вдруг осветившей ее лицо, Петраков понял, что Катя ужасно любит отца.

«Клюквой» оказалась водка, настоянная на ягодах.

— А вот, возвращаясь к Горбачеву, другой пример, — помедлил Петраков. — Ему хотелось поговорить, обед обещал быть знатным, не спешным, во дворе, на костре, рядом с огромной белой собакой, но мирно спавшей, впрочем, варилась (в ведре из нержавейки) уха. Рыба лежала здесь же, на столике, в твердом марлевом кульке, то есть рыбу еще даже не кидали. — Восемьдесят шестой, Иван Михайлович, Целиноград. Доказываем Горбачеву: если хлеб у нас — двенадцать копеек батон, да пусть даже и восемнадцать, нет разницы, селянину выгодно кормить скотину исключительно хлебом, потому что силос и комбикорма у нас ровно в два раза дороже. Но хлеб-то мы каждый год закупали в Канаде! До того докатилась страна, что на зерно уходил (по году) миллиард долларов! Яковлев, помню, Александр Николаевич, вписал в доклад Горбачеву небольшой абзац: цены на хлеб надо поднять на семь копеек за булку!

Михаил Сергеевич выступает, народ его приветствует, говорит, как всегда, — много, долго. Про семь копеек — ни гу-гу. Исчез абзац Яковлева, как корова слизала!

Мы — тут же к Горбачеву: как же так, Михаил Сергеевич?! Народ в деревнях скотину хлебом кормит, а мы — миллиард за зерно!