Русский Афонский отечник ХІХ-ХХ веков

После пятилетнего странствования ревнители благочестия Промыслом Божиим нашли одного человека, Василия Максимовича Фастова, который сказал им, что единственное подобное место они могут найти только на Святой Горе Афон. «Идите туда, ничтоже сумняся!» – говорил он им.

Но до того, как отправиться туда, опять же Промыслом Божиим, суждено было им побывать в Воронеже, у святителя Митрофана, где в то время подвизался некий юродивый и прозорливый подвижник. Придя к нему, друзья спросили, есть ли им воля Божия идти на Афон. Пристально на них поглядев, он сказал им: «Идите, мои братья-старооскольцы, идите на Святую Гору Афонскую, идите. Ты, брат мой Николай, придешь туда, немного поживешь, получишь великую схиму и отправишься в невозвратный путь, а ты, брат мой Иоанн, придешь на Афон, да свой улей заведешь и будешь рои от него отпускать. Идите, Бог вас благословит!» Эти слова оказались пророческими.

Иван Павлович не знал еще, что такое Афон. Знал только, что эта чудная страна монахов есть истинный рай на Земле, где нет ни властей, ни чинов, ни бирж, ни торгов, ни суеты, ни склок, где существует лишь ангельское житие и непрестанная молитва. Никто не говорил ему об этом, но сердце само подсказывало, что именно так оно и есть на самом деле.

В сентябре 1836 года он прибыл вместе с другом Николаем Гончаровым и еще 15 старооскольскими единомышленниками на Святую Гору. На вопрос, есть ли монастырь, в котором бы жили русские иноки, он получил ответ: «Монастырь-то русский есть, да вот русских иноков в нем нынче нет». Ему посоветовали: «А поди-ка ты к старцу Арсению. Он не только всем русским монахам на Афоне духовник, но и прозорливый старец. Он укажет тебе, где и как жить».

Какова была первая встреча великого старца и будущего его ученика – нам неизвестно. Известно только, что Иоанн стал верным послушником старца Арсения, старавшимся с совершенной точностью исполнять волю своего наставника, которую воспринимал как Божию. Этот афонский новобранец имел безграничную веру к словам своего старца, отдав в его руки всю свою душу, со всеми ее ранами и недугами. Поверг ему в ноги всю свою волю и мудрование, отрекаясь от них и отдавая их на попрание. Словно распятый на кресте, представлял он себя в присутствии великого отца своего и, принимая из уст его врачевство – укоризны за тот или иной проступок или помысел, если таковое случалось, – был неропотлив и безгласен, подобно Подвигоположнику своему. И за труды принял и воздаяние: тишину помыслов, покой сердечный и, что самое главное, благоволение отца своего, которое благодатным огнем воспламеняло в нем свечу молитвы и даровало душе дерзновение в борьбе с врагом и в предстоянии пред Богом по слову псалмопевца: «...яко оружием благоволения венчал еси нас» (Пс. 5:13). После пострига и Литургии, на которой новопостриженный был причастником Святых Христовых Таин, отец Арсений дал ему наставление, как проводить свою жизнь в иноческом чине. Он строго заповедовал: «Без моей воли ничтоже твори, пока я жив буду». Затем говорил весьма пространно и умилительно о послушании, об исключительном значении его в жизни монашеской, о том, каковую силу имеет оно и каких даров сподобляет. Говорил, как побеждать страсти, отсекать свою волю, открывать помыслы своему отцу и пастырю, как любить Господа Бога всем сердцем и помышлением, как любовь эта приобретается и за что ее можно потерять. Говорил и о том, как хранить ум свой в непрестанной молитве, претерпевать мужественно все находящие скорби и искушения с благодарением и никогда не унывать. От таковых поучений, изреченных не с витийством ученым, но с властью и силой многой благодати Духа Святого, постриженник не смог сдержать слез умиления, растворенных сладчайшей радостью.

Прозорливый старец Арсений, видя духовные дарования теперь уже отца Иоанникия и ведая высокое назначение, отведенное ему Промыслом Божиим, благословил ему на время безмолвное житие, для того чтобы успокоить душу, умиротвориться, сосредоточиться и насладиться безмолвием, к которому он так стремился всю жизнь и которое вскоре должно было быть отнято от него ради духовнического служения братии.

Истомившаяся духовной жаждой душа монаха Иоанникия погрузилась в безмолвное житие. Опыт сердечного обращения к Спасителю, обретенный им еще во время брани духовной посреди мiра, стал для него здесь, в афонской пустыне, хлебом насущным, который он с алчбой и жаждой вкушал день и ночь, и по неложному обетованию Господню был насыщаем благодатью неведомыми утешениями и посещениями.