Русский акцент

К вечеру Татьяна с Борисом уже переступали порог небольшого патио, который снимали Аркадий и Нина, обучавшиеся с Татьяной на курсах. Он представлял собой крошечную двухкомнатную лачужку, изюминкой которой являлся внутренний дворик, вымощенный керамической плиткой. Над двориком красовалась цветастая пергола, вдоль которого вились виноградные лозы. Поперёк всего этого были высажены небольшие деревца с растущими на них лимонами и гранатами. Таня незаметно подтолкнула Бориса в бок и прошептала ему на ухо:

– Боря! Ты только посмотри какая экзотика! Я тоже хочу такую.

Не успел Борис ответить ей, как радушные хозяева пригласили их к покрытому зелёной скатёркой журнальному столику, приютившемуся в центре двора. На столике стояли несколько вазочек со средиземноморскими фруктами, розетки с арахисовыми и миндальными орешками, раскрытая коробка конфет и пустые бокалы, к которым Борис присовокупил бутылку купленного шампанского. Аркадий представил ему ещё одну пару, которая уже сидела за столом: это были Семён и Лариса. Аркадий поставил на стол какую-то зелёную бутылку без этикетки и, заметив вопросительный взгляд Бориса, как бы ответил ему:

– Мы летели в Израиль через Будапешт, там я и получил этот маленький презент от венгра, своего бывшего пациента, которого несколько лет назад благополучно прооперировал у себя в больнице в Москве, удалив ему раковый полип в толстой кишке.

– Извини меня, Аркадий, – рассмеялся Борис, – но в данный момент меня больше интересует, что находится внутри этой бутылки, чем то, что помещалось в толстой кишке у твоего пациента.

– Вполне релевантный вопрос, – весело отпарировал Аркадий, – отвечаю: в этом зелёном флаконе помещается венгерская водка под жгучим названием «Палинка» крепостью около шестидесяти градусов.

Заметив боковым зрением, что Борис недовольно поморщился, в разговор вклинился Семён:

– Знаете, мужики, с учётом стресса, который мы все сейчас испытываем на святой земле, возможно, этот эксклюзивный напиток внесёт хоть какое-то просветление в наши, забитые привыканием к новой жизни, головы.

– У тебя, Семён, – возразил ему Борис, – наверное, имеется огромный опыт в этом деле.

– Ещё какой, – подтвердил он, – я работал врачом-реаниматологом в военном госпитале в Ленинграде. За ночное дежурство иногда приходилось восстанавливать жизненные функции, а если по-простому, то откачивать от инфаркта сразу нескольких больных. Потом же приходилось откачивать самого себя, и в этом святом деле мне всегда помогала внутренняя стограммовая инъекция чистого спирта.

– Делу время – потехе час, – прервал всех Аркадий, разливая дамам шампанское, а джентльменам палящий напиток в небольшие рюмки, – и давайте, потехи ради, выпьем за удачную абсорбцию на земле, которую принято называть обетованной.

Все дружно чокнулись своими стопками и в один присест опустошили их содержимое. У Бориса созревало и крепло ощущение, что к концу вечера компания не только споётся, а ещё и сопьётся. Так оно и случилось, только не концу встречи, а уже к её средине. Порукой тому, профессиональная общность: Татьяну, Аркадия и Семёна объединяла клятва Гиппократа, а Нину и Ларису – торговая сеть. Нина работала заведующей секцией мужской одежды в московском, известном на всю страну, ГУМ (е), а Лариса – товароведом в, не менее, известном, ленинградском универмаге Гостиный двор. Только Борис со своим инженерным образованием как бы не очень вписывался в этот клановый врачебно-торговый пятиугольник. Когда после четвёртого тоста рвущаяся наружу ностальгия прорезалась в вокале «Слушай Ленинград, я тебе спою задушевную песню свою», переходящий в напевные слова «Как мне дороги подмосковные вечера», Семён, резко отбросив в сторону гитару, прорычал:

– И какого только чёрта мы приехали на этот азиатский край света, в эту жёлто-ядовитую пустыню с наших европейских цивилизаций.

Ему вторила вальяжная пышнотелая, похожая на мадам Грицацуеву, его жена Лариса:

– Мы потеряли наш высокий статус, стабильную работу, прекрасную квартиру на Фонтанке.

Заунывную тональность Ларисы продолжила Нина, которая, срываясь на фальцет, проверещала:

– А этот, режущий мой музыкальный слух, гортанный иврит, который я никогда не выучу и эти невоспитанные люди, которые не говорят, а орут, как сумасшедшие.

– Да всё у них, как ни у людей, – снова вмешалась в разговор Лариса, – читают, видите ли, справа налево, работают в воскресенье, новый год встречают не первого января, а в сентябре, причём дата каждый год меняется.

– Да уж, от этого языка у меня прямо в глазах темнеет, – согласился Аркадий, – прямо не знаешь, с какой стороны книжку открыть, а эти иудейские иероглифы просто вызывают интоксикацию всего организма.

– Интоксикация, дорогие эскулапы, это надо понимать заражение, – не выдержал Борис, – интересно, чем же? Да, что вы и в, самом деле думаете, что вам всё одноразово на блюдечке с голубой каёмочкой должны преподнести. Не существует, господа, в объективной реальности такой идеальной посудины.