Русский Амстердам (сборник)

– Вот. Верно излагаешь. А с этого и начнется, этим и закончится весь твой порядок. Потому что по-настоящему развернуться… ну как в тридцатые… Володя, вот ты мне скажи, – старший широким взмахом ладони отодвинул в сторону пустые тарелки, – вот ты лично готов к лимитам «по первой категории – десять тысяч человек на область»? Выполнять их готов?

– Нет. – Голос младшего не дрогнул, но сталь ощутимо стала накаляться.

– Вот и я не готов. И никто не готов. Хотя бы потому, что все теперь понимают, чем это пахнет. Ты начнешь, тобой закончат. Нет, Володя, большая чистка – это трюк одноразовый, второй раз не получится. А без этих категорий – какая при социализме дисциплина? Ну, уволим мы тысячу человек за прогулы, ну, водку запретим продавать раньше двух дня. Толку-то? Гегемон от этого работать качественно начнет? Или тот, в водолазке, перестанет хренотенью в своем НИИ заниматься? Не метод это, Володя, хотя, допускаю, и за него скоро возьмутся, когда… ну, ты понял. А врачи говорят, уж скоро.

– Согласен, – тихо сказал младший, глядя в тарелку, – а что делать?

– Да не волнуйся, залп Авроры я тебе предлагать не буду… Да и пошли, что ли, на улицу, погода вроде как ничего.

– Я извиняюсь, граждане-товарищи, – тот самый ханурик неожиданно выскочил, как из-под земли, приторно-вежливый, – вот уходите, а бутылочки сдавать не будете?

– Твоё, – отрезал младший, ведь старшему не по чину такими делами заниматься.

И оба, пройдя сквозь реденькую толпу, толкнули дверь и вышли, и младший по-прежнему на полшага отставал от старшего.

На улице они неторопливо двинулись по улице Жданова к бульварам, а вечерний поток суетливо обтекал их, спеша по своим мелким, частным делам, не имеющим никакого отношения к судьбам страны и мира.

– Делать что, говоришь? – возобновил разговор старший. – А все то же самое. Родине служить, обязанности свои исполнять. Но и головы не терять, примечать, что происходит, кто куда движется. В общем, что мне тебя учить. Я вот тебе другое хочу сказать… Ты сам-то как думаешь, как оно дальше пойдет?

– Не знаю, Аркадий Игнатьевич, – отозвался младший, – честно, не знаю, да и трудно мне делать выводы такого масштаба. Сейчас все стабильно, думаю, примерно так оно и будет продолжаться лет двадцать минимум. Войны не жду.

– Зачем же горячая война в век ядерных боеголовок и компьютеров. По-другому они действуют, по-другому. Ну а что, Амальрик прав или нет?

– Насчет «просуществует ли СССР»? – удивленно переспросил младший. – Означенные им сроки уже подходят, но никуда наш Союз не девается. Конечно, Союз – это на века. Проблем много, что говорить, но такая страна…

– Чем аргументируешь?

Младший на время замолчал, а потом нашелся:

– Ну уж это Амальрик должен аргументировать. Статус-кво – по умолчанию.

– Логика, – усмехнулся старший, – ну, да противно мне об этом свистуне Амальрике говорить, не в нем дело. Я лучше от себя предложу тебе… скажем, некий вероятностный прогноз. Модель развития.

– Интересно, Аркадий Игнатьевич. Очень интересно Вас слушать.

– Тогда слушай… – Старший, не снижая скорости, кивнул какому-то своему знакомому во встречном потоке пешеходов, и тот не подошел, не поздоровался. Такой, значит, был кивок, подумал младший, и вот этому тоже надо научиться. Они уже выходили из запутанных переулков на крутой склон Рождественского бульвара, и едва пожелтевшие деревья роняли свою красоту под ноги торопливым прохожим.

– Люблю осень… лучшее время года. Золотая осень – и не жарко, и не холодно, и дышится так легко, а главное, осознаешь, как ненадолго все это. Еще немного – и слякоть, ветер, снег… Но пока живи, дыши. Пользуйся моментом.

– Тоже люблю, – отозвался младший, – но лучше все-таки весна. Май, когда снег уже давно сошел, но еще не жарко. Праздники опять же.

– Весна – это хорошо, – с готовностью подхватил старший, заворачивая вниз, к Трубной площади, – в основном когда отпуск летом, ждешь не дождешься. Весна – это надежда. Только не всегда они сбываются, Володя. Осень – урожай. Что есть, тем и располагаешь, и знаешь, к чему готовиться. Осень у нас сейчас, золотая советская осень… Вот о чем бишь я.

– Аркадий Игнатьевич, я Вас внимательно слушаю.

– Ну, вот это место, знаешь ведь? – вдруг невпопад сказал старший.

Они как раз подошли к площадке, которой оканчивался бульвар. Там, внизу, был общественный туалет, слева и справа от него спускались дорожки, а основная часть бульвара так и переходила в невысокий обрыв.

– Вы о чем?

– Я в школе тогда еще учился, когда Сталина хоронили. Школа моя была вон там, у монастыря. Жили мы в Колокольниковом, только бульвар перейти, там дворами – и дома. Вот и понесла нелегкая с вождем и учителем проститься. Как и весь советский народ. И пер он, доложу тебе, народ, со страшной силой. Сам знаешь, в толпу вступить легко, выбраться – невозможно. Тащит тебя, согласен – не согласен, куда все, туда и ты. Вот на этом месте, Володя, много народу погибло. Сверху напирали, а куда деваться? Люди падали, сверху другие, невысоко вроде, а задыхались под грудой тел. Потом трупы грузовиками вывозили. Вот и меня бы так…

– И что же?