Русский Амстердам (сборник)

В результате всех этих мер большевизм был разгромлен… Разгром ульяновского мятежа показал, что патрио тическое движение выросло в решающую силу революции, способную отразить любые покушения на российскую государственность. Корниловцы еще не сформировали правящей партии, но они действовали в дни ульяновщины как настоящая правящая сила, ибо их указания выполнялись благонамеренными гражданами без колебаний…

Борьба с ульяновщиной покончила с поднявшими было голову советами, освободила здоровые элементы центристов из плена соглашательской политики, вывела их на широкую дорогу борьбы за народное счастье и повернула их в сторону патриотически настроенного офицерства. Справедливый смертный приговор за измену, вынесенный военно-полевым трибуналом лидерам большевицкого мятежа 3 сентября…»

– Что, сынок, к семинару готовишься?

Ласковый голос старика, сидевшего прямо перед ним, заставил его оторваться от чтения. Морщинистое волевое лицо, теплый взгляд… Кажется, он только что вошел и не слышал приставаний Сереги насчет всех этих загадочных партий.

– Да, к семинару, – ответил он, – к коллоквиуму, если точнее.

В самом деле, он же поехал на коллоквиум… только теперь не вполне понятно, по какому, собственно, предмету.

– Учи, учи как следует. Мы же всю жизнь с этим, всю войну прошли. Я вот от Курска и до Будапешта, в танке два раза горел. И все с верой в народ наш, в партию, в корниловские идеалы. Теперь-то у многих молодых ничего святого, а ты, я смотрю…

– А к коммунистам… К коммунистам вы как, дедушка, относитесь? – с замиранием сердца спросил его Серега.

– А как к ним относиться-то? Я уж, сынок, свое с ними отвоевал. Знаешь, чай, Дроздовскую гвардейскую бронетанковую дивизию? Вот я в ней с самого Курска бил этих коммуняк в хвост и гриву, тельмановцев, оккупантов проклятых… Такой у нас с ними разговор был, короткий. Тельманюгенд еще, мальчишки эти, под конец войны с фаустпатронами нас жгли, так их жалели, по морде съездим разок, да и к мамке отпустим. Ну, а если уж из ротфронтовской дивизии, мы вот под Балатоном как раз с «Мертвой головой» схлестнулись – таких пленных сразу в расход. Там меня, под Балатоном, и задело, когда «пантера» ихняя «тридцатьчетверке» моей в борт…

– Тельмановцы – это немцы? – перебил его Серега. – С ними воевали?

– А то сам не знаешь! – усмехнулся дед. – Ну я знаю, конечно, немцы они тоже разные бывают. Тельманы, как говорится, уходят и приходят, а немецкий народ остается. Помню, была у меня там одна… Впрочем, это к делу не относится, – посуровел он.

– А что Гитлер? – с недоумением переспросил Серега.

– И чему вас только учат! – заскрипел дед. – Будто сам не знаешь! Как победили коммунисты на выборах в рейхстаг, стал Тельман канцлером, так товарища Гитлера и в тюрьму. Замучили там его, в Бухенвальде, что ли, уж не помню. И других многих, Рема там, Гесса… соратников-то наших по борьбе, германских патриотов, борцов за народное счастье. И наших-то сколько пожгли, повешали, в сорок первом – сорок втором, оккупанты… Ну ничего, отомстили мы за них. Вот вы и живете теперь.

– Спасибо, дедушка, – автоматом ответил Серега. Ветеранов он уважал, хотя и не очень теперь понимал, что это за такой ветеран и на какой, собственно, войне он побывал.

– Следующая станция – «Университет», – возгласил механический женский голос, и пора было выходить.

Уже на платформе Серега достал свой паспорт, который всегда лежал в кармане, чтобы проверить одну деталь… паспорт казался чужим, иностранным: темно-синий «паспорт гражданина Союза Свободных Республик Евразии». И фотография была Серегина, и даты рождения, и прописка… стоп. Прописка тоже была его, только значилась там вместо площади Э. Тельмана – площадь А. Гитлера.

В это трудно было поверить, но поверить во что-то иное было еще труднее. Он попал в параллельный мир, как в фантастике. Чего загадал, то и случилось. Ах, звездочка-звездочка… Выполнила ты просьбу Сереги. Вроде и осталось все как есть, а один эпизод поменялся. И все ниточки, что от него тянулись, – тоже поменялись. Тельман, Гитлер… странно. Впрочем, не это главное.

Вот есть ли в этом мире Иришка?!