Русский аркан

– Чего ради? – делано удивился великий князь. – Вы исполнили поручение государя, и исполнили превосходно. Забота о безопасности цесаревича теперь на совести подполковника Огуречникова. Не ваш ли прямой долг лично отчитаться перед государем? Нет-нет, поезжайте.

– В противном случае ваше императорское высочество прикажет выдворить меня силой? – учтиво осведомился граф, и великий князь невольно вздрогнул. Да, это противник! Идет ва-банк. Тем решительнее надо дать ему отпор. Понадобится – раздавить. Хотя и жаль.

– Возможно, – ледяным тоном произнес Дмитрий Константинович. – Остается еще, однако, надежда на ваше благоразумие…

– Если вашему императорскому высочеству будет угодно, я могу подсказать выход из создавшегося положения, – ровным голосом проговорил Лопухин, сразу заметив, как заинтересовался великий князь. – Завтра у меня встреча с полковником Розеном. Вопрос чести. Мешать нам бесполезно, дуэль все равно состоится раньше или позже. Полковник – превосходный стрелок. Думаю, если я буду убит, он отделается легким наказанием, ведь так? Что-нибудь вроде выговора по службе и церковного покаяния? И превосходно. Я тоже ходатайствую о смягчении наказания. А главное, все вопросы будут решены однозначно и бесповоротно. Честь имею! – Резко повернувшись, он вышел.

К черту! К дьяволу! Плевать на поведение, граничащее с оскорблением члена императорской фамилии. Будь что будет. Теперь он чувствовал себя незащищенным, будто рачок-отшельник без своего домика, и вовсе не думал сокрушаться по этому поводу. Наоборот, стало очень легко. Удобный всем выход найден и подсказан, остальное зависит только от великого князя. Надо быть очень дремучим человеком, чтобы не знать, что Дмитрий Константинович раз в сто умнее и талантливее Михаила Константиновича. Но унаследовал ли он порядочность государя, своего отца?

Если да, то завтрашняя дуэль скорее всего окончится ничем. Если нет, тогда и жить незачем. Племянники и кузены только обрадуются. А великая княжна… всплакнет и, надо надеяться, со временем забудет графа Лопухина.

– Я могу уделить вам только десять минут времени.

Морской министр Лазарь Спиридович Грейгорович не счел нужным подняться из-за заваленного бумагами громадного стола навстречу посетителю. Он лишь боднул воздух широким лбом и качнул обширной раздвоенной бородой, обозначая приветствие. Тот факт, что посетитель служил в Третьем отделении, не имел для адмирала никакого значения. Служишь? Вот и служи. Кто ты там? Статский советник? Служи, статский. Дослужишься до канцлера – тогда так уж и быть, я перед тобою встану. А пока ты никто. Молокосос. Да еще в гражданском чине. Бацилла мелкая.

– Я просил о беседе без свидетелей. – Лопухин покосился на секретаря.

– Ах, вы просили! – Голос прославленного адмирала был густ и могуч. Таким зычным басом он командовал во время артиллерийской дуэли с неприятельской эскадрой, и комендоры его слышали. Тем резче в его голосе звучал сарказм. – Скажите, пожалуйста! Вы просили! А что, Пахомов, может, уважим? Иди погуляй. Тут сам господин Не-Помню-Как-Вас-Там просить изволит. Не приказывает, заметь, просит. Видать, деликатный человек. Ступай, Пахомов, ступай…

Судя по тому, как глубоко секретарь втянул голову в плечи и как проворно он исчез за дверью, такие шуточки министра были ему не внове. Сейчас должен был грянуть шторм в двенадцать баллов. Или ударить главный калибр.

– Ну? – сердито прогудел Грейгорович.

Лопухин приблизился к необъятному столу. Оперся на него руками. Наклонился вперед. Одно мгновение молчал.

– Я пришел сюда лишь для того, чтобы посмотреть вам в глаза, ваше высокопревосходительство, – сказал он негромко. – Благодарю, я это сделал. Еще я хотел спросить, не мучит ли вас совесть за моряков, павших в бою с пиратами. В бою, которого могло бы и не быть. За капитана Басаргина, погибшего, чтобы спасти нас. За всю команду «Чухонца». За простодушного и бесстрашного Зорича. Теперь вижу: не мучит. Больше мне нечего вам сказать, ваше превосходительство. Прощайте.

Уже у дверей он услыхал «вернитесь-ка». Что ж, можно и уважить седины адмирала. Вернулся.

Грейгорович уже не сидел – стоял. Возвышался. Громоздился. Был он на голову выше Лопухина и держался неестественно прямо, будто аршин проглотил. Флотские остряки балагурили, будто адмирал при жизни пытается играть роль собственного памятника.

А ведь будет ему памятник. Даже теперь, после всего, что случилось. И тяжесть вины не согнет каменную спину.

– Что вы такое несете, милостивый государь? – Грейгорович пытливо смотрел на обвинителя, но голос его дрогнул, выдавая волнение. – Извольте объяснить!

– Как вам будет угодно, – бесцветным голосом произнес Лопухин. Он ощущал только усталость, ничего больше. – Вы рекомендовали для экспедиции не те суда, какие подошли бы для встречи с исландцами. Наверняка умные моряки возражали вам, но что они могли противопоставить вашему авторитету? Результат вам известен.