Русский аркан

— Постой, Николас… — Михаил Константинович морщил опухшее лицо. Мало-помалу на нем проступало выражение детской обиды. — Да как же это? Мы с кронпринцем вот как с тобой… даже больше, ты ведь мало пьешь и по девочкам не очень… Катались вместе… Из пушек по щитам палили… Друг сердечный… Вот же сволочь, а?! Неужели убить меня хотел?

— Он, или кайзер, или германский генштаб — какая разница! Это, Мишель, уже не нашего ума дело. Им займутся другие. Надеюсь, к большой невыгоде кое для кого. Сам понимаешь, покушение на цесаревича прощать нельзя.

— Гм… Да уж… А точно займутся?

— Будь уверен.

— Меня все-таки одолевают сомнения, — раздумчиво проговорил Корф. — Что-то тут не так… Для чего было немцам убивать двух англичан?

— Это как раз проще всего, — ответил Лопухин, доставая портсигар. — Разрешишь закурить, Мишель? — Он зажег спичку, прикурил и с наслаждением затянулся дымом папиросы. — Немцам нужно, чтобы русская эскадра ушла с Балтики. Англичанам это, напротив, не нужно. Они тоже просчитали эту шахматную позицию. Ставлю в заклад свое годовое жалованье, дети Альбиона пришли к тем же выводам, что и я. В европейской войне нам волей-неволей придется союзничать с Британией против Германии. Естественное стремление противника — втравить Россию в ненужную ей войну на Дальнем Востоке, чтобы ослабить ее в Европе. Для достижения своей цели немцам нужно убить цесаревича — тебя, Мишель, — японскими руками. Англичанам, соответственно, надо во что бы то ни стало помешать этому. И вот где-то британцы наступили тевтонам на мозоль… Вернее всего, попытались тем или иным способом предотвратить покушение. Результат известен.

— Но ведь Эймс… впрочем, понимаю. Решал свои проблемы чужими руками.

— По старой британской традиции. Впрочем, я на него не в обиде. Но если он хотел, чтобы я добрался до этого Брюкнера или до самого фон Штилле, то это уже не мое дело. Если японцы объявят обоих персонами нон-грата — замечательно. Если нет — последствия будут расхлебывать британцы и вы, господин барон. Расхлебаете?

— Нынче же передам министру ноту протеста. Теперь ее можно составить весьма аргументированно.

Корф выглядел озабоченным — как видно, уже обкатывал в уме формулировки ноты. Лопухин докурил и поднялся, собираясь уходить.

— Да, кстати. Какую программу вы наметили для цесаревича на сегодня?

— Неофициальный прием во дворце. Спектакль театра Но, коктейль, затем просмотр состязания борцов сумо, нарочно приглашенных чемпионов разных префектур.

— Это интерсно. А на завтра?

— Мэр Токио, который прежде назывался бугё, приглашает русских моряков осмотреть парк Уено с его буддийским храмом. Он выражает сожаление, что более величественный храмовый комплекс в саду Асакуса недавно пострадал от пожара и еще не восстановлен во всем блеске. Мэр надеется, что его императорское высочество цесаревич Михаил Константинович также будет присутствовать.

— А он будет присутствовать? Что скажешь, Мишель?

Цесаревич, все еще негодуя на коварство германцев, раздраженно пожал плечами:

— Не знаю. Может быть.

— Госпожа Фудзико соблаговолила выразить намерение совершить прогулку в парк Уено в то же самое время, дабы полюбоваться хризантемами… — добавил Корф.

— А! Тогда буду.

— Только держись возле меня, Мишель, — сказал Лопухин. — Просто на всякий случай. Ты уже убедился, что плохого я не посоветую?

Вернувшись к себе, он обнаружил, что Еропка дрыхнет на господской кровати. Лодырь правильно понимал, за что граф терпит его непреоборимую лень. Если хотя бы раз в год на слугу можно положиться в ситуации шаткого баланса между жизнью и смертью, то такому слуге можно простить все остальное.

Шесть самурайских мечей — три длинный и три коротких — валялись у стены, как дрова. Вчера Иманиши уговорил графа принять ненужные трофеи: «Они ваши, Лопухин-сенсей. Это мечи убитых вами ронинов».

— Ну и что мне с ними делать? — озадаченно спросил тогда граф, но трофеи взял. Пригодятся для подарка кому-нибудь. Особенно в России.

Сейчас он уже знал, кому подарит один из мечей.

Со дня отъезда барина в Токио Нил ощущал глухую тоску. Отчего — сам не мог понять. Вроде все складывалось удачно. Оказавшись на «Победославе», он был обласкан всеми, от командира до простых матросов. Даже унтера не цеплялись к юнге, а боцман Зорич сказал, что вот этим кулаком вобьет в палубу любого, кто обидит мальца не по делу. Потому как малец настрадался так, что на десятерых хватит, и вообще он хлопец геройский. Кормили сытно, работой донимали в меру. Учением тоже — барин уехал, а господам офицерам было недосуг. Нил подогнал под себя матросскую форму наименьшего размера, выданную ему баталером Новиковым, и почувствовал себя франтом хоть куда. В свой черед он ходил в увольнительные, дивился на японские домишки с загнутыми крышами, на бесстыжих японских теток, что купаются в бочках телешом у всех на виду, на влекомые людьми повозки и даже на черных воронов, не умеющих каркать и потому орущих с деревьев: «А! А! А!» Все было не так, все в диковину. Куда там Сандвичевым островам по части удивительного! Нил устал дивиться.