Русский аркан

— Правильно делаешь, что не веришь, Мишель, — сказал граф самым обыкновенным тоном. — Заговора нет. Один человек, желающий тебя убить, — это не заговор. Мне известно, кто он.

— Как? — Цесаревич морщил лоб, хлопал глазами — пытался осознать сказанное. — Почему? Один человек? Один… этот… покуситель? А ты что же? Арестовать!

— А доказательства? Для ареста нужны основания. У меня их нет. Одна только голая логика, больше ничего.

Цесаревич непристойно выругался.

— Но я… в безопасности? — спросил он недоверчиво.

— В относительной. Пока я поблизости.

— Ты недостаточно большой щит от пули, — попробовал сострить цесаревич, не очень успешно пытаясь держаться молодцом, и вдруг начисто преобразился. Замер, глядя в одну точку, как сеттер, сделавший стойку на дичь. — Она? Фудзико?

По параллельной аллее грациозно семенили две японки в кимоно. За ними на почтительном расстоянии следовали четыре гвардейца охраны.

— Госпожа Фудзико с придворной дамой, — определил Лопухин, вглядевшись. — Постой, Мишель, куда ты?

Остановить терьера было бы, пожалуй, проще. Михаил Константинович вломился в куст и, мужественно преодолев его, устремился через газон к своей даме сердца. О чем они беседовали, Лопухин не слышал и не прислушивался, но видел, как цесаревич горячо втолковывает что-то племяннице микадо, а та весело смеется и отмахивается от него веером.

— Какова! — с восхищением произнес Михаил Константинович, вернувшись к Лопухину. — Нет, я сейчас окончательно решился! Женюсь! Честное слово, женюсь на ней! Одобряешь?

— На девушке буддийского вероисповедания?

— Что? Она христианка, представь себе. Католичка, правда, но это ничего. Перекрестим.

— Это серьезный шаг, Мишель, — ответил граф, деликатно откашлявшись. — Очень серьезный. Серьезными будут и последствия.

— А, плевать! — Цесаревич вдруг захлопал глазами. — Ты о чем, Николас? О престоле, что ли?

— Вот именно. — Голос графа был спокоен и даже холодноват. — Японка не может стать русской императрицей. Через сто лет — может быть, но не сейчас. Тебя осудят все слои общества, и даже Третье отделение не сможет заткнуть рты всей стране. Обрадуются только мраксисты и подобные им господа. Попытаешься настоять на своем — жди революции.

— Тьфу! Престол? К чертям престол! — В сильном возбуждении цесаревич едва не подпрыгивал на ходу. — Понадобится — откажусь от своих прав! То есть что там «понадобится» — точно откажусь! Очень мне надо всякую минуту ждать покушения! Откажусь в пользу Митьки, пусть на него покушаются! А я с моей Фудзико сто лет проживу. Может, пить брошу. Знаю, о чем ты думаешь! По-твоему, я не смогу бросить? На пари, а? Нынче же пошлю папА каблограмму. Не знаешь, телеграф исправили?

— Нынче утром исправили. Однако, Мишель, ты подумай…

— Нечего тут думать! Не желаю! — Цесаревича несло. — Я решил, ясно? Кончено. Только что попросил ее руки. Не поверишь, прямо гора с плеч. А давай-ка мы с тобой, Николас, спрыснем это дело… — Михаил Константинович извлек из внутреннего кармана плоскую фляжку, свинтил колпачок, глотнул. — На, держи. Выпей за мое счастье. А я, пардон, отойду на минутку… нет, ты за мной не ходи, я мигом, тирьям-пам-пам…

— Постой, Мишель, неудобно, — воскликнул Лопухин, сообразив, что к чему, но цесаревич лишь махнул на него рукой.

Черт побери! Воспитанному человеку следовало бы отвернуться, когда другой человек справляет малую нужду у стенки беседки, но Лопухин отворачиваться не стал. «Кошмар, — метались в его голове панические мысли. — Позор! Скандал! И это наследник престола российского! Почти на глазах у всех!..» Потом он вспомнил, что японцы относятся к этому терпимо, и слегка успокоился. Авось сойдет. А еще через мгновение взглянул на беседку и обомлел.

Это строение с загнутой по японскому обыкновению двускатной крышей, вовсе не было беседкой. Оно было тем, что в русском языке обозначается словом «часовня», а как по-японски — Лопухин не знал и сейчас меньше всего хотел выяснить. И в ней, конечно же, есть изображение Будды, только отсюда его не видно… Боже, что делать? Кинуться, оттащить дурака в сторонку, пока не поздно?..

Яростный вопль ударил в уши, и Лопухин понял, что опоздал. К начавшему недоуменно оборачиваться цесаревичу с невероятной скоростью несся коротконогий японский полицейский с саблей на замахе. Рванувшись наперерез, Лопухин сразу же понял: он не успеет помешать убийству… не успеет!

И стрелять поздно. Просто-напросто нет времени извлечь из кармана проклятый револьвер. А трость?.. Трость сгоряча отброшена, и эта ошибка сейчас окажется фатальной.

Лопухин бежал со всей скоростью, на какую был способен. Мир вокруг него остановился. Вот некоторые гуляющие обернулись на дикий крик и замерли в оцепенении, вот японский гвардейский офицер указывает стеком на грозящую цесаревичу опасность, но гвардейцы еще не осознали, что надо делать, вот два русских морских пехотинца проявили медленный интерес…

Поздно!