Русский аркан

— Только что шевелился. Да и вши на ём. Что вше на мертвом делать?.. Ну ты, иноземный, скажи что-нибудь его сиятельству…

Как бы послушавшись приказа, спасенный моряк вяло шевельнулся на руках у слуги и медленно открыл глаза.

— Хитотати[2]… – слабым голосом произнес он и обмяк, закатив глаза.

— Фельдшера сюда, — распорядился Лопухин. — Это голод и обезвоживание. Запомните, кормить его твердой пищей нельзя — умрет тут же. А то знаю я широкую русскую натуру… Коку — приготовить жиденький бульончик. Можно мясной, можно рыбный. Только это ему сейчас и можно. Бог даст, поправится. Вшей вычесать, а лучше сбрить все волосы. Рванье, что на нем — за борт. — Лопухин торжествующе улыбнулся обступившим его матросам. — Слушать меня. Если кто еще не понял — это японец. Он достиг этих вод на дрянном неуправляемом корыте. Неужто мы, имея исправное быстроходное судно и полные ямы угля, побоимся проделать тот же путь в обратную сторону? Да еще с заходом на Сандвичевы острова? Мы, русские люди, а не какие-то задрипанные азиаты…

Ни за что ни про что обидел японцев. Но так было надо.

Гул одобрения показал графу: диспут с мраксистами и робкими душами можно считать выигранным. Теперь вперед! Под всеми парусами. Да развести еще пары…

— Ветер достаточен, Николай Николаевич, — осторожно возразил Кривцов, — а угля у нас не так уж много. Пиратские суда этого типа пользуются машинным ходом лишь в крайних случаях. Не вижу необходимости жечь топливо…

— Есть необходимость, — отрезал Лопухин. — Извините меня, но вы не психолог. Распорядитесь. Пусть машина поработает хотя бы до ночи.

В кают-компании снова не утерпел — щелкнул по носу лохматое обезьянское чучело. То-то же. Выигран еще один бой, и выигран бескровно. Всегда бы так.

Но кто же он, еще один тайный агент на борту «Победослава»?

Кто?

ГЛАВА ПЯТАЯ,

в которой великая княжна не хочет быть пойманной, а начальник московской сыскной полиции не хочет ее ловить

«А не перемудрила ли ты, голубушка?» — не в первый раз задала себе вопрос Екатерина Константиновна, рассеянно глядя в окно вагона.

Поезд подъезжал к Москве. Позади остались Обираловка и Реутов. Еще мелькали перелески, сменяемые невеликими деревеньками, бросались в глаза то потемневшая дранка на крыше какой-нибудь совсем уж бедной избы, то неестественно длинный колодезный журавль, то босоногая девчушка с хворостиной, гонящая гусей к пруду, но Первопрестольная уже давала понять: я здесь, я близко. Сейчас вот возьму да и откроюсь во всей дивной красе — любуйтесь!

Ничего подобного. За деревенькой следовала рощица, за ней рабочий поселок при каком-то заводике, вновь перелесок, вновь деревенька… Дымный хвост от паровоза стелился низко, норовил лизнуть окно и, казалось, дразнился. Терпи, пассажир всякого возраста, пола, чина и сословия! Тебе кажется, что ты уже приехал, что последние полчаса колесного стука совершенно лишние? Ошибочка. Имей терпение. Сиди, жди.

Великая княжны отложила «Русское слово» с недочитанной статьей о пауперизме в Англии и Германии. Покосилась на попутчиков — те с плохо скрываемым неиерпением изучали подмосковные ландшафты. Кажется, никто не заметил, что простая с виду девушка только что бегло и с пониманием дела читала столь мудреную статью.

Аграфена Дормидонтовна Коровкина! Тут уж ничего не попишешь, изволь соответствовать той роли, какую диктует имя. Носи дешевое ситцевое платье с тошнотворно-аляповатой брошью из поддельного янтаря, платок вместо шляпки, научись громко смеяться в ответ на грубые шутки, грызть орешки и семечки, сплевывая шелуху на пол и содрогаясь от отвращения к самой себе…

Никто не узнал — некому было узнать, — как мучилась великая княжна! Но тягостнее всего оказался голод по умному печатному слову.

В городах Екатерина Константиновна иногда рисковала преображаться в «синего чулка» с университетским образованием. В поезде или на пароходе личина вчерашней крестьянки — вероятнее всего, прислуги в доме среднего достатка — была надежнее. Однако что может читать такое существо? Дешевку лубочного типа. В лучшем случае — романы Марфы Пехоркиной. Страдания великой княжны, воспитанной на литературе совсем иного сорта, были ужасны.

Но их, конечно же, стоило вытерпеть! Камуфляж и неожиданность пока выручали. Пошла третья неделя со дня бегства из Ливадии — и ничего… Такое ощущение, что никто не ловит беглянку. Как будто так и надо.

Вот Россия, вся ее неохватная глубинка… и чем, спрашивается, она занята? Да чем угодно! По преимуществу разными грубыми делами — что-то мастерит, чем-то торгует, что-то перевозит. Сушит воблу, стирает белье, лузгает семечки, горланит вечерами песни под гармонику. Ходит к обедне по воскресеньям, объедается в трактирах блинами с икрой, потеет у самовара и пучит глаза, свирепо дуя на чай в блюдечке. А то и пропивает последнюю рубаху в дрянном кабаке. Городовые — и те обыкновенны. Не похоже, чтобы кто-нибудь был озабочен поисками императорской дочери. Если бы даже узнали о побеге — кому какое дело? Поохали бы, посудачили, поскребли в затылке — и забыли бы.

Немного обидно даже.