Русский бог (декабрь 2007)

Сказочную мораль о том, что прилежный труд делает не только человека из обезьяны, но и из женщины красавицу, с воодушевлением подхватил поэт Некрасов: если почитать его поэмы внимательно, то выходит, что сельскохозяйственные работы на свежем воздухе - основная причина того, что в русских селеньях водятся выдающиеся женские экземпляры. Возможно, когда женщина останавливает на скаку коня - это действительно красиво, однако при попытке определить русскую народную красоту каким-то менее физкультурным способом, Некрасов смог выдавить из себя только сакраментальное «посмотрит - рублем подарит», и это, если вдуматься, довольно сомнительный комплимент: получается, красива та женщина, при взгляде на которую мужчине начинает казаться, что у него в бумажнике прибавилось денег. Тут, наверное, в Некрасове подсознательно говорила неизбывная мужская печаль насчет того, что красавица - это чаще всего никакая не прибавка к бюджету, а наоборот, черная дыра в нем. Русская красавица в этом смысле - особенно опасная бездна, потому что еще почти не испорчена иностранными феминистскими представлениями, что жить лучше за свой счет, а не за мужской, в ресторане платить за себя самостоятельно и даже от собственного мужа быть финансово независимой. Русская красавица выше, благороднее, аристократичнее этих мелочных буржуазных принципов. Она принимает мужские деньги как должное и распоряжается ими с присущей ей широтой натуры, не находя в этой ситуации ничего для себя унизительного, а то и не без гордости ощущая себя этакой Настасьей Филипповной, получающей законную компенсацию за свои страдания и искренне уверенной, что это не она пьет кровь у мужиков, а они у нее. Ведет она себя так чаще всего на автомате, инстинктивно, без лишних рефлексий, в том числе и потому, что в подкорке у нее, как и у всех нас, прочно сидит русская литературная традиция, в которой красивой женщине дается гораздо больше воли, чем в английской или даже французской литературе. Что касается внешности, наши классики писаную красоту никогда особенно не любили - в их понимании настоящей «русской красавице» совсем не обязательно быть красивой, как итальянские мадонны. То у кого-то из тургеневских или толстовских барышень нос толстоват, то рот великоват, и вообще подспудная тяга русских к красоте деревенского типа постоянно вылезает наружу: у Иннокентия Анненского есть эссе, где насчет представлений Достоевского о неотразимой женщине верно подмечено, что «наружность Грушеньки напоминает скорее паспорт ярославской крестьянки». Гораздо важнее экстерьера в русской красавице постоянная самоуверенная готовность войти в пресловутую горящую избу - в широком смысле слова, то есть выкинуть какую-нибудь неожиданную и безумную штуку так, чтобы все только крякнули: ну, если дамочка все что угодно себе позволяет, значит, действительно красавица попалась, хотя так с виду и не сразу догадаешься. При этом вздорность и порывистость ошибочно ассоциируются с бескорыстием и непрактичностью: по мужской логике, если женщина склонна к необъяснимым иррациональным поступкам, значит, она руководствуется настоящими, неподдельными эмоциями, а не холодным расчетом. Однако в случае с русской красавицей одно другому не мешает, а парадоксальным образом помогает: голый меркантильный расчет слишком заметен и настораживает, а завуалированный романтической кисеей воспринимается и не как расчет вовсе, а как спонтанный крик души, на который невозможно ответить отказом. По поводу этого женского артистизма и экзальтированной манеры, за которой скрывается железная решимость добиться своего, иронизирует Тэффи в рассказе «Демоническая женщина», героиня которого никогда не скажет просто: «Дайте мне до понедельника 25 рублей», а преподнесет свою просьбу как монолог из греческой трагедии: «Я хочу! Чтобы именно вы! Именно сейчас! Дали мне 25 рублей! Слышите! Я хочу этого!», - а потом предложит поехать в церковь: «молиться и рыдать».