Русский бунт. Начало

Атаман-боец кругу речь держал,
Кругу речь держал, сам приказывал:
– Вы, казаченьки прирубежные,
Вы не кланяйтесь каменной Москве.
Каменна Москва Яик выпила,
Осетров в реке всех повывела,
К нашей волюшке подбирается,
Нас в дугу согнуть собирается…

Но вот песня закончилась и все набросились на студень.

– А ты, что царь-батюшка не поешь с нами? – поинтересовался все-таки захмелевший Чика.

Слов этой песни я не знал, но и признаваться не хотел. Надо было чем-то отвлечь заинтересовавшихся военачальников.

Я потянул паузу, напряжение росло. А потом внезапно мощно, растягивая слова запел.

Не печалься о сыне,
Злую долю кляня
По бурлящей России
Он торопит коня.
Громыхает рассейская война
От темна до темна
Много в поле тропинок
Только правда одна

Я вижу, как у присутствующих округляются глаза, открываются рты. ТАКОГО они еще не слышали.

Бьют свинцовые ливни,
Нам пророчат беду,
Мы на плечи взвалили
И войну и нужду.
Что ж, над нашей судьбою неспроста
Пламенеет звезда
Мы ей жизнью клянемся
Навсегда, навсегда.
И над степью зловещей
Ворон пусть не кружит
Мы ведь целую вечность
Собираемся жить

Я еще прибавил:

Если снова над миром грянет гром
Небо вспыхнет огнем
Вы нам только шепните
Мы на помощь придем

– Любо! – первым среагировал Подуров.

Полковники и генералы повскакали, подхватили: «Любо!!». Лишь князь Уразов смотрел на меня внимательными глазами.

* * *

Петербург веселился и пировал. Столичные власти негласным повелением Екатерины всячески старались развлекать народ праздничными гуляньями. Они устраивались на Царицыном лугу и на обширной площади вдоль Адмиралтейства. Балаганы, карусели, катанье с искусственных гор… В торжественные дни гулянья кончались «огненною потехою», то есть фейерверком.

В Летнем саду с двух часов гремела шереметевская роговая музыка. Хор егерей-рожечников в сто человек был одет в красные кафтаны с белыми камзолами и в черные треугольные шляпы с плюмажем из белых перьев. Музыкальные рожки, от маленького до трехаршинного, неприглядные с виду, внутри покрыты лаком и тщательно отделаны. Они издавали нежные, приятные звуки, и хоровое исполнение на них напоминало собою звучание органа. Послушать эту «ангельскую музыку» сходилось множество народа, секрет и особенность которой заключались в том, что каждый рожок, за отсутствием ладов, мог издавать лишь одну определенную ноту: ре или соль; ля или фа-диез. Таким образом, музыкант не тянул мелодию, как это делается при игре на флейте, а, следя за нотами, ждал своего времени, когда ему дунуть в рожок, ни на момент раньше или позже. В этом состояло все искусство, и пьеса напоминала собою музыкальную мозаику, выложенную из отдельных звуков. Рожечники при продаже из одного рабства в другое расценивались дорого: до двух, до трех тысяч за человека, тогда как обычная рабская душа стоила в среднем рублей тридцать.

Самого Шереметьева в Летнем саду не было, зато пришли граф Строганов, Нарышкин, оба Орлова и еще с полусотни разодетых дворян. В саду были раскинуты палатки с закусками, с пивом, дымились котлы со сбитнем. Пели и плясали в цветных костюмах крепостные актеры. От простого народа аристократию отделяла шеренга гвардейцев.

– Александр Петрович, мое почтение! – худощавый, чахоточного вида, поручик Новиков приподнял треуголку, слегка поклонился.

– Николай Иванович! – круглолицый, полноватый Сумароков тоже снял шляпу, шутливо помахал ею – Какими судьбами в наши палестины? Вы же не любите подобные торжества… Как вы писали у себя в «Живописце»? Пока народ голодает и нищенствует, дворянство пирует и празднует. Остро, остро!

– Издатель должен быть в гуще событий – пожал плечами Новиков – А нынешние торжества, если хотите знать, больше напоминают пир во время чумы.

– Тише, тише! – драматург подхватил Новикова под руку, отвел в сторону – Вы уже слышали последние новости?

– Про Оренбург?

– Да нет… Это уже все знают. Про прелестные письма, что рассылает объявленец. Граф Панин перехватил послание Павлу – Сумароков помялся – Мне тоже пришло.

– И вам?? – издатель вытащил из сюртука сложенный конвертом листок, на котором стояла сургучная печать с воющем волком. К письму прилагалась пачка документов.

– Боже! – драматург побледнел, вытер выступивший на лбу пот белоснежным платком с вензелем – И что же бунтовщик вам пишет?

– Сначала вы, Александр Петрович – усмехнулся Новиков.