Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

В одно утро, по обыкновению моему приехав к нему (ген. Философову), я крайне был удивлен, увидя запреженный дорожный его экипаж у крыльца. Войдя же в комнаты, нашел я его совсем готовым к отъезду. Увидя меня, сказал он: «Прощай, мой друг, я еду, а ты останешься здесь. Когда я буду иметь в чем до тебя надобность, то к тебе напишу, между тем надеюсь я скоро с тобой увидеться». Неожиданный его отъезд неизвестно куда и приказание остаться мне в Петербурге не только меня удивили, но и огорчили. Из того, что новый мой начальник, столь желавший прежде, чтоб я был всегда при нем, оставляет меня теперь, я заключил, что не имеет он ко мне никакой доверенности. Но я ошибся в моем заключении. Привычка его быть употребляемым с молодых лет в важных делах заставила его быть до известной степени и до времени весьма скромным. Прошло не более четырех дней, как получил я от него повеление, чтоб я наискорее прибыл к нему в город Псков. Я прибыл к нему на другой день повечеру, по выезде моем из Петербурга, и нашел его окруженным гражданскими и земскими полицейскими чиновниками. Увидев меня, сказал он: «Как я рад, что вы поспешили ко мне прибыть; пожалуйте сюда!» Мы удалились с ним в особую комнату, и он начал мне говорить следующее: «Стыдно придворным людям, а еще стыднее старым и заслуженным генералам для каких-нибудь собственных видов делать из мухи слона. Вам, может быть, известно, что генерал князь Репнин отправился из Петербурга с тремя гвардейскими баталионами в Новогородскую губернию для усмирения взбунтовавшихся там помещичьих крестьян. Я знал о том за несколько дней до выезда моего из Петербурга. Хотя государь мне сам о том сказал, но не зная существа дела и видя, что отправился туда князь Репнин, я не мог сказать о том моего суждения. Дня через два после сего разговора с государем прислал он за мною повечеру довольно поздно, и только что я вошел к нему, как сказал он мне с смущенным видом: возьмите, сколько потребно, войска и отправьтесь наискорее в Псковскую губернию: крестьяне и там взбунтовались. Ты знаешь, мой друг, продолжал он, что я сам псковский помещик и несколько десятков лет жил в моем имении и никаких наклонностей к мятежам или революции, в сем народе не приметил. А потому и осмелился сказать государю: «Может быть, князь Репнин, отправившийся в Новогородскую губернию, не столько знает склонности и дух тамошних крестьян, как я псковских, быв помещиком сей губернии. По сей причине позвольте мне одному без войска туда отправиться. Может быть, простое в том какое-нибудь недоразумение, или представлено о том Вашему Величеству дело не в том виде, каково оно подлинно есть. Притом не может то укрыться от иностранных министров, что генерал-аншеф князь Репнин пошел усмирять новгородских крестьян; а я, другой, пойду с войсками против псковских. Сии господа могут сделать невыгодные для нас заключения, последствия которых могут быть неприятны.

И так позвольте мне отправиться туда одному и узнать обо всем на месте. Если же потребно будет действовать силою оружия, то я и тут сам не пойду против мужиков, дабы тем не придать важности самим злоумышленникам; но пошлю к ним с полною властью и с потребным количеством войска надежного и расторопного штаб-офицера. Он будет действовать так же, как и я; ибо не в дальнем расстоянии буду от него находиться, и он во всем будет руководствоваться моими распоряжениями и наставлениями, но под своим именем». Государь согласился на мое предложение, и вот почему оставил я вас на несколько дней в Петербурге, а потом вызвал сюда. После сего сообщил он мне все полученные им о сих неспокойствиях уведомления, дал мне письменное наставление, учредил под председательством моим комиссию, составленную из гражданских и полицейских чиновников, присоединив в качестве оной истребованного им от архиепископа депутата от духовенства. Он снабдил меня полной властью от имени государя наказывать преступников на месте, брать всякого, не взирая ни на какое лицо, без исключения и духовных особ. Но более всего подтверждал он мне в наставлении своем обнажить корень сего возмущения, как он выражался, то есть узнать причины, начальников заговора и их виды. Сверх того, снабдил он меня открытым повелением, по которому мог я требовать в мое распоряжение от всех встретившихся мне воинских начальников столько войска, сколько по усмотрению моему для того нужно будет. Ибо по вступлении на престол Павла I все войска должны были переменить свои квартиры, а потому вся армия находилась в движении.

Все сие происходило в первый год царствования Императора Павла I, во время самой суровой зимы.

Итак, я на другой день по прибытии моем в Псков, весьма рано, с членами комиссии, отправился в город Опочку, как ближайший к месту беспорядков. В тот же день прибыл я туда, хотя довольно поздно, и нашел там старшего брата моего, полковника Севского пехотного полка.

Он начальствовал сим полком несколько лет при Екатерине. Но Павел I устроил так, чтоб по примеру старых пруссаков был в каждом полку генерал-шеф оного, а полковники оставались полковыми командирами. Когда прибыл я на квартиру брата моего, то сказали мне, что он пошел к шефу, генерал-лейтенанту князю В. В. Долгорукову. Я пошел к нему и застал сего претолстого и довольно пожилых лет генерала упражняющимся в особой зале с офицерами в приемах салютования экспантоном. Когда объявил я ему о причине моего приезда, то сказал он мне с холодностью.

– На что вам войско, и зачем туда вам ехать? Я уже послал для сего майора с батальоном и с здешним исправником. Останьтесь с нами, завтра наверно получим мы известие, что все кончено.

На сие отвечал я ему:

– Сегодня, конечно, незачем мне далее ехать, а завтра, если бы и все было окончено, я все-таки с членами комиссии непременно должен отправиться туда для исследования причин сего возмущения. Поэтому прошу ваше сиятельство приказать приготовить еще один баталион от полку вашего и две легкие пушки, которые по причине глубоких снегов велю я в продолжение ночи поставить на сани.

– Ничего не будет надобно, – отвечал он мне. – Но если вы сего требуете, то я прикажу, чтобы к свету все было готово.

И подлинно, на другой день довольно рано баталион и пушки были готовы. Приготовясь к отъезду, пошел я с братом моим к кн. Долгорукову донести, что я намерен выступить. «Подождите немного, – отвечал он, – я ожидаю всякую минуту донесения от моего майора». Между тем, по русскому обыкновению, предложил он мне завтрак. Лишь только подали на стол закуску, как увидел я в окно несколько саней, подъехавших к его квартире. На них сидели солдаты его полка. Он сам, взглянув в окно, сказал: «Вот это солдаты посланного мною с майором баталиона».

Но как был он удивлен, когда вошедший в комнату унтер-офицер сказал ему, что он прибыл к полку с ранеными, что баталион разбит крестьянами и что майор и исправник взяты ими в плен. Нечего было более ожидать. Я, взяв баталион и пушки, отправился наискорее к месту сего происшествия, донеся обо всем генералу Философову.

Излишним почитаю я описывать здесь распоряжения мои в сем случае. Скажу только, что нашел я майора в одном помещичьем доме вместе с исправником больными от побоев мужиков. Последние, захватя их, привезли в какую-то деревню, которую, не знаю почему, они оставили и бросили в ней также майора и исправника. Крестьяне же оной, не участвовавшие в сем заговоре, отвезли их в дом своей помещицы.

Принятыми мною мерами в десять дней все возмущение было прекращено, зачинщики пойманы и открыты причины. Одна из главнейших причин была та, что Павел I, вступая на престол, велел всех без изъятия привести к присяге на верность ему и подданство. Злонамеренные люди, а особливо некоторые из священников, начали толковать крестьянам, что они не принадлежат более своим господам, – но, учиня присягу на подданство государю, должны от него только и зависеть. Вторая же причина, гораздо основательнейшая, состояла в неудовольствии крестьян на помещиков за худое с ними обращение. Доказательством сего последнего может служить то, что в том же уезде многие деревни, принадлежавшие добрым помещикам, не только остались спокойны, но, не быв в силах защитить своих господ от мятежников, доставляли им средства удалиться в ближайшие города.

Важнейших преступников низкого состояния велел я наказать телесно, больше опасных – отослать на поселение в дальнейшие губернии. Что же принадлежит до некоторых бродяг, приобретших себе право дворянства в России, что не так трудно, как я в начале записок моих о том сказал, – и духовенства, – то хотя имел я полную власть их наказать, не хотел я однако переступить коренных российских прав. Да простит мне читатель мой, что я так тогда думал и полагал, что могут существовать в России какие-либо права. Я отослал их к высшему начальству, а оное – на решение Павла I. Государь, не взирая на коренные права, которыми Дворянство и духовенство изъемляются от телесного наказания, велел их высечь кнутом и сослать в Сибирь в каторжную работу. Павел I в начале царствования своего боялся первоначально нарушать таковые права. Поэтому, чтобы дать вид закона своему определению, в манифесте своем, по самодержавию своему, сперва лишил он этих несчастных дворянского и духовного достоинства, а потом велел наказать кнутом, как людей, не имеющих уже никаких преимуществ. Однако ж, не можно ли сказать противу сего и в самодержавном правлении, что за одно преступление самое человечество не позволяет дважды наказывать. Это было так ново во времена Павла I, но при сыне его Александре телесные наказания благородных людей и даже смертная казнь исполняются без всяких в определениях оговорок.

Хотя я был уполномочен определять наказания кнутом, но никогда не имел духа рассматривать мучительское сие орудие и действие оного. Кнут употребляется у всех народов – для погоняния лошадей. Но сей кнут есть совсем другого рода. Историк российский Карамзин говорит, якобы русские переняли сие наказание у монгольских татар. Как бы то ни было, но сказали мне, что искусный палач (есть в России люди, которые обучаются сему злодейскому искусству) тремя ударами может лишить человека жизни. Другие же, напротив, уверяли, что хотя сие наказание весьма мучительно, но не смертельно. А те, которые по наказании сем не скоро умирают, бывают удавливаемы в тюрьмах палачами, куда их обыкновенно после провожают, – и что сие наиболее делалось в правление Павла I.

За успешное окончание своего поручения награжден я был от императора Павла I командорственным крестом св. Анны 2-го класса. Командорство мое находилось в московской губернии и состояло из 150 душ, которого лишил меня вместе с прочими командорами император Александр I. Вместо дохода от имения в 150 душ, определил он мне по 270 рублей ежегодно ассигнациями, составляющими только четвертую часть настоящей цены.

По окончании моего поручения возвратился я к генералу Философову, который находился тогда в имении двоюродного брата своего не в далеком расстоянии от места действия моего. Там сделал он подробное о всем донесение государю и отправился вместе со мною в город Минск, назначенный для его местопребывания. Там занимался я побольшей частью письменными делами в его канцелярии и показыванием в войске разных ни на что непотребных оборотов, которые успел я перенять в бытность мою в Петербурге, живя в доме моего генерала…