Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Войдя в судейскую комнату, увидел я воеводу с пером в руках и что-то читавшего; я подошел к столу, имея на себе всей одежды одну только рубашку. Дождавшись, пока он взглянул на меня, я низко поклонился, объявил ему, что я дворянин его провинции, чудесно спасшийся от смерти, и просил позволить мне с семьей своей жить в доме подьячего. Воевода, не отвечая на слове мои, сказал: «пошел вон, теперь не до тебя». Я вышел из судейской и объявил этот ответ молодому подьячему, который научил меня сказать часовому из ново-набранного войска, что воевода приказал нас выпустить. Я исполнил совет этот успешно, и мы, взяв матушку под руки, увели из тюрьмы; наступившая темнота благоприятствовала нашему бегству, и когда мы пришли в дом подьячего, вся семья встретила нас со слезами и после ужина уложила нас в чистой комнате.

На другой день пред рассветом сильное волнение в городе разбудило нас; крик, шум, скачка по улицам навели на всех большой страх. Причина этого шума скоро объяснилась: сотня казачьего полка прискакав в город, окружила канцелярию с ужасным криком и спрашивала: «кому вы служите?» Вновь набранное войско, думая, что это партия бунтовщиков, отвечало, что служит самозванцу; командир сотни, поставя часовых, поскакал в дом к воеводе Белокопытову, который в испуге спрятался в огороде, где казаки нашли его между двух гряд гороха. Когда они привели его к ротмистру, воевода, думая, что он стоит пред Пугачевым, объявил себя слугою самозванца; ротмистр, дав ему несколько пощечин, вывел несчастного на площадь и при множестве собравшегося народа высек плетьми. Таким же образом поступил он с воеводою Сердешевским и приказал связать им руки назад и посадить в две телеги, запряженные парою.

В то время, как ротмистр управлялся с воеводами, казаки его команды бросились в обывательские дома грабить. Хозяйка наша, обливаясь горькими слезами, просила помилования у грабителей; но казаки брали все вещи, которые находили и могли взять, не отвечая ей ни слова. Жалость взяла меня; не говоря никому ни слова, я, надев старый набойчатый халат и туфли моего хозяина, отправился на площадь. Ротмистр в то время бранился с связанными и посажеными в телеги, высечеными воеводами; я подошел к нему, объявил что я дворянин, потерпевший несчастие от буйта, лишился отца, и не имея пристанища, призрен со всею оставшеюся семью моею подьячим, которого ограбили казаки его команды. Ротмистр, хотя был пьян, но сжалился надо мною, – приказал сыскать казаков и отдать мне все взятое; в миг возвратили мне множество платья и вещей. И когда я объявил, ротмистру, что я не в состоянии поднять все принесенное, он приказал казакам тотчас отнести все обратно, что и было исполнено.

Я понравился пьяному ротмистру; он поцеловал меня, объявил мне, что высек воевод, и спрашивал, не досадили ли они мне, обещая прибавить по нескольку ударов. Потом он приказал привести на площадь бунтовщиков, привезенных воеводою Белокопытовым накануне и посаженных в острог. Казаки, подняв их на пики, растреляли. Совершив этот последний подвиг, собрал он свою команду и с обоими воеводами отправился из города, оставив нас без всякого начальства.

Возвратясь домой, я был принят подьячим и женой его с почестями; они называли меня благодетелем, спасшим их имение, и в награду за геройские подвиги подарили мне взятые у них халат и туфли. Но это торжество было не продолжительно; и я вскоре был причиною многих их горестей.

В тот же день вечером вступил в город гарнизонный баталион из Симбирска, и вскоре после того возвратился и воевода Белокопытов, у которого ротмистр просил прощения, протрезвившись и чувствуя, что поступил с ним неблагоразумно. Воевода, получив свободу, обещал ротмистру не разглашать, что был высечен плетьми.

По возвращении своем, Белокопытов отправил несколько солдат на мельницу богатого купца привезти в город его имущество, что взял он за то с купца пятьдесят рублей. Я полагал, что если можно посылать команды, то воевода не откажет послать к нам в деревню объявить людям, чтобы явились в город и привезли все необходимое к нашему содержанию.

На другой день поутру, не сказавшись никому, пошел я к воеводе; я нашел его в канцелярии и изъяснил ему свою просьбу. Не отвечая на слова мои, он сказал грозно: «Как смел ты обмануть часового и увести свою мать, братьев и сестер из-под караула?» Я с кротостью отвечал, что если бы увидел он положение матушки, то он сам бы сжалился над нами и приказал бы выпустить ее из тюрьмы. «Так нет тебе команды для посылки в деревню», сказал он сурово. «Это от того, отвечал я, что нет у меня пятидесяти рублей». – «Ах ты, сарафанник, щенок!» закричал воевода. «Родился я с тем, возразил я, чтобы носить кафтан лучше твоего, потому что я дворянин, а ты солдатский сын». Тут вскочил он со стула, затопал и закричал: «Розги! я высеку тебя!» А я, подобрав длинные полы подьяческого, набойчатого халата убежал домой не сказав никому о своем приключении…