Русский экзорцист

— Уж я бы…, — полковник, досадливо прищурившись, поглядел на крикливых пацанов, гонявших по пандусу на досках, на рекламный щит с почти голой девицей — «натяжные потолки».

— Уж вы бы…, да, — согласился парень. — Вы бы разобрались, но не дай бог запачкаетесь. — Он допил пиво, смял в кулаке банку и отбросил ее в сторону. — Ну, понял я, что вам требуется. Работа грязная, вспомнили о нас, обо мне.

Полковник усмехнулся.

— Так вас просто нет, потому что не может быть никогда. А ты к тому же блаженным считаешься. Какой спрос с блаженного: ты греха не ведаешь, и грязь к тебе не липнет. При вас и запретов особых не было…

— Потому и слов, и мыслей грязных не было, — перебил его Волохов, кивнув в сторону орущих тинэйджеров.

— Мысли у них вполне чистые, уж поверь мне: девки, вино, вечный праздник. Все как всегда. А слова? Что слова! Не мы их придумали. Знаешь ведь — после татар остались, прижились. И потом, — полковник невесело усмехнулся, — русские матом не ругаются, русские матом разговаривают. А грязи при вас не было потому, что жили, как звери во грехе свальном. Иной раз даже завидно было…

— Так какой разговор, Сашок… простите, Александр Ярославович. Давайте вместе работать. Вам понравится со мной — я гарантирую. И вино будет, и девки! Сплошной праздник!

— Эх, Павел, рад бы я в рай…, ох, что я говорю, — все с той же усмешкой сказал полковник. — Придется тебе одному постараться. Ну, а за нами не пропадет. Сам понимать должен. Вас в последнее время не трогали. Жили в своих лесах да болотах, обряды хранили. Теперь вот в города вас пустили. Говорят, даже капища разрешат в черте города строить.

— Ну да, ну да, — согласился Волохов. — А еще говорят, что сильно вы, Александр Ярославович, женский пол уважали. Говорят, прелюбодействовали, меры не зная, невзирая на ценности нетленные православные и положением княжеским пользуясь?

— Отчеты попрошу еженедельно мне лично, — не слушая легкомысленный треп, сухо сказал полковник, — как меня вызвать знаешь. Ну, что, с богом?

— Да поможет Перун в деле праведном.

— Тьфу, — сплюнул полковник и перекрестился, — блаженный и есть.

Не обратив внимания на указатели в метро, Волохов вышел на улицу. Церковь стояла как раз напротив, через Ленинградский проспект, и он невольно залюбовался светлым зданием с золотым куполом.

— Что нам Пизантская башня, у нас свои падающие колокольни, — пробормотал он. — Вот чем вы народ взяли. Красотой.

Солнце пекло немилосердно. Волохов снял куртку и, перекинув ее через руку, спустился в подземный переход. Здесь было прохладно, на лестнице тетки торговали редиской, лимонами и курагой. Из выхода метро веял ветерок, насыщенный запахом обжитых подземелий. От киоска, торгующего музыкальными дисками и кассетами, ему задушевным голосом поведали, «как упоительны в России вечера». Особенно под хруст французской булки. Исключительно упоительны, согласился Волохов.

В саму церковь он, конечно, не пошел. Еще чего не хватало. Некоторое время понаблюдав за нищенками, сидевшими на земле вдоль забора вперемежку с бомжами, Волохов приметил самую бойкую и, подойдя, сунул ей в руку десятку. Бабка шустро спрятала деньги в рукав и, ткнувшись лбом в асфальт, стала желать благодетелю всяческих благ, долгих лет и тому подобный стандартный набор земных радостей.

— Спасибо, мать, — слегка заплетающимся языком проговорил Волохов, — спасибо, и тебе того же.

Достав из кармана еще десять рублей и помахивая бумажкой, он стал просить бабку помолиться за него, несчастного. Поскольку сам настолько погряз в грехе и разврате, что даже лоб перекрестить боится, не то что храм божий осквернить своим присутствием. Краем глаза он заметил, как остальные нищенки стали подбираться поближе.

— Уж я думал священником стать, вот те крест, думал, — Павел сделал вид, что собирается перекреститься, — а чего? Жизнь у них спокойная, тихая, мирная…

Тут бабки так заголосили, что народ стал оглядываться.

— Тихая, мирная, говоришь, — ядовито спросила самая бойкая старушка, — вот третьего дня только отца Василия убили. Вот третьего дня, не соврать!

— Да ладно, — отмахнулся Волохов, — небось сам помер. Старенький, поди, был.

— Как же, сам! Убили, а ничего не взяли! Только ризу старую. Вот и понимай, как хочешь! Пошел, понимаешь, покойника отпевать, а теперь самого хоронят. И не старый был — в самом соку мужчина, прости, Господи, — бабка перекрестилась, обернувшись к церкви. — А потом приходил тут один, в черных очках и одет прилично. Все выспрашивал: где, мол, отца Василия найти?

— Ну, это из милиции, наверное.

— Нет, — не согласилась бабка, — это до того еще, как убиенного нашли, стало быть.

— Да-а, — протянул Волохов, — и что, не поймали никого? Небось, ночью убили-то?

— Ну, как ночью. Под вечер. А суббота была, народу мало. Нашли его не сразу — его в кусты оттащили. Круг трамвайный возле «Смены» знаешь? Вот там под аркой и убили.

— Это какая же «Смена», в Тушино, что ли?

— Какое Тушино, милый, — бабка всплеснула руками, — да ты совсем пьяный, что ли? Вон, вдоль дома пойти, светофор пройдешь — и слева магазин этот детский. «Смена» называется.