Русский Феникс. Между советским прошлым и евразийским будущим

Витторио Страда сравнивает антикоммунизм с антифашизмом как «либеральный и демократический антитоталитаризм» и сожалеет, что в России не проводилось публичных дискуссий (или покаяния) о прошлом, «аналогичных дискуссиям в Германии»[7]. Юрий Пивоваров разделяет сходное видение, клеймя «советское» как «более широкое, глубокое, органичное, устойчивое и опасное, чем коммунистическое», как «насилие par excellence… насилие над «злом» и борьба со «злом» forever»[8]. Если Юрий Пивоваров рассуждает с либеральных позиций, то с ним единодушен по этому вопросу и консервативный Сергей Кортунов, для которого «отказ от больной советской идентичности» должен довести до «восстановления исторической российской идентичности»[9].

Эффект подобных сравнений на первый взгляд подобен упаковке общественных зданий художника Кристо — тонкая ткань покрывает каменное здание, не разрушает его, но делает его невидимым, а для того, чтобы пожелать убрать завесу — словесную, живописную, цифровую, необходимо помнить его.

Отсюда и первый объект моего исследования отношений власть — национальная идентичность: историческая память постсоветской России, понятие «честная история», судьба «архивной революции», концепция единого учебника истории России, национальные мифы, объясненные широкой аудитории — почему память нации является мифологической, школы создают ее, университеты ее разрушают (но только в рамках академического сообщества). Историческая память не может обойтись без «исторической цензуры», поэтому я их рассмотрела с четырех различных точек зрений: с точки зрения центральной власти, провинциальной, с одной стороны, и либеральной и неосталинистской общественной мысли в постсоветской России, с другой.

Вторым объектом монографии является влияние переходного периода в России на моделирование российской идентичности, с ее советскими, русскими и российскими чертами, сочетающимися в национальные праздники, государственную символику, понятийный аппарат власти, это первый срез. Вторым срезом является переходный период в России через ключевые личности: Гайдар (как представитель и власти, и либеральной постсоветской интеллигенции), братья Никита Михалков и Андрей Кончаловский — как лучший пример советско-русских режиссеров, каждый со своей концепцией новой России. Третий срез — это политическая идентичность постсоветской демократии, и четвертый — феномен «декабристов Болотной» 10 декабря 2012 г. как гражданская идентичность постсоветского общества.

Третьим центром отношений власть — национальная идентичность в постсоветской России, по моему мнению, является Украина — российская Македония. События после второго майдана 2013–2014 и последовавшая гражданская война (активная на Юго-Востоке и пассивная в остальной части Украины) показали, что русская национальная идентичность не может быть исследована в целом без украинской национальной идеи в ее обоих проектах XIX в: две империи (Россия и Австро-Венгрия) — две украинские нации (Малорусская и Галицкая). Если Россия не может быть понята без Украины, то Украина не может быть очерчена без Беларуси, ввиду чего особое внимание я обратила на белорусскую идентичность постсоветской Беларуси, которая является второй нацией после украинской, возникшей как дочерняя русской, и, которая имеет совсем другую судьбу после 1991 г.

Книга заканчивается рассмотрением евразийской геополитической идентичности новой России, где я пытаюсь показать, каковой она является: неосоветская или постсоветская и где место русской нации между советским прошлым и евразийским будущим. «Большая Европа» или «Большая Евразия»? Это вопрос не только о российской геополитической идентичности, но и о европейской, и о евразийской…

Новым в исследовании является подход при историческом срезе отношений власть — национальная идентичность — общественная мысль плюс зеркальные, но уже самостоятельные украинская и белорусская идентичности, как и типологизация не только постсоветской идентичности (национальной, политической, гражданской и геополитической), но и украинских идентичностей, как различных национальных моделей (малороссийская и галицийская XIX — нач. XX в., с одной стороны, и русинской XX — нач. XXI в., с другой).

До сих пор исследования постсоветской России, затрагивающие национальную идентичность, подходят с точки зрения:

• политической и партийной истории: история политических партий всего спектра, среди которых и националистический[10]; как «этнонационализм»[11]; как «посттоталитарная идентичность» с двумя опциями «демократической» и «имперской»[12]; как переход от «homo soveticus» к «homo sapiens»[13]; с точки зрения национальной идеи как политического консенсуса[14];