Русский флаг

Муравьев позвонил и приказал дежурному чиновнику вызвать помощника правителя канцелярии. Явился высокий, крупнотелый коллежский асессор. Он двигался как-то странно — боком, особой канцелярской иноходью, откровенно подобострастной и, однако же, свободной, словно непринужденной. Лицо коллежского асессора показалось Максутову знакомым: бесцветные глаза, совершенно обезличенные толстыми стеклами очков, мясистый, в крупных веснушках нос и злой, чуть выпяченный, морщинистый рот.

Как только чиновник заговорил, Максутов вспомнил: он встретился с ним накануне под Иркутском. Удивительный контраст между крупной фигурой и противным голосом кастрата.

Чиновник сдержанно поклонился лейтенанту.

Генерал-губернатор распорядился срочно снять копии с привезенных бумаг, так как донесения Завойко и Изыльметьева должны следовать в Петербург.

— Старый знакомый? — спросил Муравьев, когда чиновник вышел.

— Я, кажется, встречался с ним.

— Это он обскакал вас с вашею же новостью. В жизни на коня не садился. А тут примчался — конь в мыле и сам ни жив ни мертв.

— Усердный чиновник, — неопределенно заметил Максутов.

— Говорун. Говорун и совершеннейший Молчалин. Вы знакомы с сочинением господина Грибоедова?

— Видел в театре.

— В дни моей молодости, — сказал Муравьев мечтательно, — сатира Грибоедова была куда как модной на Кавказе. Читали в списках, вслух, запершись. Молодежь тайком от начальства, начальство по секрету от молодежи… — Муравьев вспомнил о чиновнике и сокрушенно тряхнул головой. — Да-с, говорун. А у нас, как и везде, впрочем, говоруны берут верх… Идеальный чиновник, чудо нашего века.

Откровенность сановника начала утомлять Максутова. Ему вновь послышалось в ней что-то неестественное, какое-то необъяснимое желание расположить молодого офицера к себе. Поэтому он обрадовался, когда Муравьев вспомнил о знамени Гибралтарского полка, оставленном в приемной.

— Ваше превосходительство, — сказал Максутов, — разрешите мне вместе со знаменем представить одного из доблестных защитников Петропавловска.

— Извольте.

— Никифор Сунцов, рядовой двенадцатого сибирского батальона. Он застрелил командира английских морских стрелков, капитана Паркера…

— Прикажите явиться.

Муравьев распорядился позвать чиновников губернской канцелярии. Ему хотелось, чтобы при этой церемонии присутствовало как можно больше людей: пусть видят английское знамя, захваченное в пределах его в л а д е н и й.

Вскоре в зале собралось много чиновников.

Максутова в этом собрании занимали два человека — Муравьев и Никифор Сунцов. Они стояли друг против друга — прославленный генерал и рядовой солдат, блистательный вельможа, соправитель империи, и сибирский мужик, одетый в солдатское сукно.

Едва зал наполнился молчаливыми чиновниками, Муравьев преобразился. Будь кто-то невидимый вставил на место стержень, который был вынут перед приходом Максутова. Резкие повороты, властный тон, строгий, начальственный взгляд цинично-умных глаз. Сразу обнаружился горячий, нервный темперамент, взятый в тиски воли, выучки, воинской привычки.

Сунцов впился глазами в Муравьева: вот он каков, грозный вельможа, пославший на смерть Василия Овчинникова, друга и побратима Никифора…

Вспомнился Сунцову утрамбованный казачьими сапогами плац перед гарнизонной гауптвахтой, весеннее солнце, палящее затылки сибирских стрелков. Василий Овчинников, бледный, спокойный, с руками, туго скрученными на спине. Между нескончаемыми шеренгами солдат метался бригадный командир, угрожая гауптвахтой каждому, кто не оставит кровавого рубца на спине солдата, который оскорбил его, осмелясь схватить за эполет.

Овчинников, пригнувшись, двинулся сквозь строй.

Солдат прошел треть пути. Вдруг строй заволновался: вдали, у входа в полковую канцелярию, показался Муравьев в сопровождении офицеров. Ждали, что он помилует Овчинникова. Но Муравьев остановился в отдалении и, стащив перчатку с руки, поощрительно помахал ею бригадному.

Истязание продолжалось.

К вечеру Овчинников умер. Это случилось за неделю до отплытия сибирских стрелков по Шилке и Амуру.

Теперь генерал стоял против Сунцова.

Никифор угадал желание Муравьева и бросил знамя на ковер, к его ногам. Генерал-губернатор словно попирал побежденное знамя своим щегольским сапогом.

— Молодец! — сказал Муравьев покровительственно. — Низко ценишь гордое английское знамя!

Серые глаза Сунцова сверкнули из-под нависшей глыбы лба.

— Ваше превосходительство! — отчеканил он. — Англичане уронили его еще ниже: с земли пришлось подбирать.

Муравьев рассмеялся, и смешок, дребезжа в чиновничьих глотках, покатился по залу.

— Знаешь ли ты, что здесь написано? — спросил губернатор.

— Английский тигр и земля, ваше превосходительство!

Из предосторожности он не упомянул короны.

— Это не тигр, а леопард, — поправил Муравьев. — Но я спрашиваю о надписи.

— Не могу знать, ваше превосходительство!

— Per mare, per terram! По морю и по суше! Англия владычить хочет и на море и на земле… За "Георгием" приехал?

— Так точно!

— Откуда родом?

— Нерчинский. Из крестьян горного ведомства.

— Вижу, что хорошо служишь.

— Рад стараться, ваше превосходительство!