Русский флаг

Якушкин попробовал было отобрать гитару у Мартынова, но тот только грозно нахмурился на него и продолжал:

Купишь дом многоэтажный,
Схватишь крупный чин,
И вдруг станешь барин важный,
Русский дворянин.
Заживешь — и мирно, ясно
Кончишь жизнь свою…
Спи, чиновник мой прекрасный!
Баюшки-баю.

Вячеслав Якушкин укоризненно смотрел на друга, пока тот пел знаменитые, строжайше запрещенные цензурой некрасовские строфы, а дождавшись конца, сразу же перевел разговор на другое.

— Как вам показался наш Николай Николаевич? — спросил он у Максутова.

— Признаюсь, господа, — помялся Дмитрий, — я нахожусь в затруднительном положении. Муравьев — человек не простой…

Мартынов присвистнул:

— Сложная штучка, но не настолько, чтобы при некотором уме не разобраться в его мудреном механизме.

Нетерпеливым жестом Якушкин отодвинул от себя тарелку остывших пельменей, надулся.

— Муравьев прекрасно владеет пером… — начал было он.

— А розгой — и того лучше! — съязвил Мартынов, наблюдая исподлобья за другом.

— Он умен, светски образован, — продолжал Якушкин, ожесточаясь.

— Боек, — вторил ему есаул.

Дмитрий решил, что они не впервые спорят об этом. Это чувствовалось по тому, как быстро собрались тучи, как мало потребовалось слов, чтобы атмосфера сделалась напряженной.

— Вздорное, пустое критиканство! — протестовал Якушкин, поматывая непомерно большой, в темно-русых волосах головой. — Образ мыслей Муравьева достаточно хорошо известен. Не он ли один из первых предложил государю упразднить крепостное право?

— Узрев в этом экономические выгоды России? — не сдавался есаул. Только выгоды! Если вам угодно знать, Николай Николаевич, не жалующий купцов и откупщиков, по естеству своему первый откупщик и промышленник империи.

— Неправда! — горячился Якушкин. — Он смягчил участь ссыльных, героев четырнадцатого декабря…

— Чтобы Россия аплодировала ему! — гремел Мартынов. — Для того, что ты зовешь смягчением участи, Муравьеву не нужно было пошевелить и мизинцем. А польза велика: нынче его славословят все доверчивые юнцы: "Ах, Муравьев смягчил! Муравьев дозволил!" Полно тебе назад глядеть. Нынче новые времена, и у голубых мундиров[31] заботы не о героях Сенатской площади. Муравьев это отлично понимает.

— Алеша! Алеша! — с болью и сожалением твердил Якушкин, которому недоставало сил бороться со страстной убежденностью Мартынова. — Не приведет это к добру…

— Я не ищу добра для себя, друг мой, — ответил Мартынов мягко.

Максутов устроился в теплом, уютном углу под олеографией "Осада Туртукая" и любовался Мартыновым. Он был рад случаю, который свел их здесь, вспоминал немногие, полные детского преклонения слова Маши о Мартынове и с сожалением думал, что такой человек, как Мартынов, не сможет принести ей семейного счастья. "Натуральный холостяк, — думал Дмитрий. Своенравный, азартный… Такого не засадишь в домашнюю клетку…"

Между тем Якушкин, подкупленный мягкостью последних слов Мартынова, приободрился.

— Алексей не хуже моего знает, как трудно приходится Муравьеву, обратился он к Максутову. — Вечные интриги петербургских завистников, доносы Горного департамента, унизительные клеветы… А здесь не легче: своевластие золотопромышленников, косность имущего класса, предрассудки, нищета… Муравьеву приходится лавировать, колебаться…

Мартынов встрепенулся и горячо принялся за прежнее:

— Он колеблется между желанием скрутить всех в бараний рог и стремлением прослыть свободомыслящим!

Спор разгорелся с новой силой. Якушкин ссылался на целесообразные государственные акты Муравьева, на создание Камчатской области, на поддержку Невельского, организацию сибирской флотилии, на то, что Муравьев охотно окружал себя людьми, близкими к декабристам — с ним, кроме Свербеева и Якушкина, работали Бибиков, Беклемищев, — и не мешал им поддерживать частную переписку со ссыльными. Мартынов, не отрицая известных фактов, в простых, насмешливых словах вскрывал их истинный смысл, и гуманные деяния Муравьева тускнели.

Когда Якушкин упомянул об образовании забайкальского казачьего войска, Мартынов резко вскочил с места и, распахнув дверь в соседнюю комнату, позвал Сунцова.

Солдат явился пунцовый, пышущий жаром. Он успел попариться в крохотной бревенчатой бане, которая чуть торчала из-под снега в углу двора, и досыта напиться чаю.

— Кто ты есть? — лукаво воззвал есаул.

— Рядовой двенадцатого сибирского батальона Никифор Сунцов.

— Родом?

— Из Нерчинска. Из крестьян Горного ведомства.

Мартынов представил Сунцову Якушкина:

— Вячеслав Иванович Якушкин.

Светлые глаза Сунцова с интересом уставились на озадаченного чиновника.

— Вячеслав Иванович интересуется: доволен ли ты, братец, службой? спросил Мартынов.

— Так точно, — не задумываясь ответил солдат. — Доволен и рад!

Есаул, словно умышленно, копировал дневной разговор генерала с Сунцовым и чего-то ждал от солдата.

— Жалует государь рекрута? — подмигнул Мартынов.

— Ох, и жалует! — ответил Сунцов неопределенно.