Русский флаг

— И курьез-то какой! — весело, не переставая жевать, вставил третий гость, маленький неопрятный человечек с хитрыми раскосыми глазами. Вообразите, торгуем с Европой! Ездил я летом в Петербург, в гости к зятю был зван. Он у меня, даром что молод да не в военной службе, — объяснил помещик офицеру, — генерал, и только!.. Среди торговых первого десятка человек. Ей-богу, — простодушно добавил помещик, зная по опыту, что обычно ему не верят. Подцепив на вилку большой кусок буженины, он отправил его в рот. — "Что, — спрашиваю у него, — худо вам нынче приходится? Пшеница, стало быть, залеживается, море англичанин запер, а подвод и под порох нет". А он смеется. "Ничего, — говорит, — тестюшка, не жалуемся. У нас и нынче все на прежний манир: день прочь — барыши считаем…" — "Быть того не может!" — "И подвод, — говорит, — нам хватает. Не порох возим; хлеб святое дело, богу угодное. И сало и лен. Через посредство прусского купечества с Европой сносимся. Дело верное, хоть сто лет воюй. Мы, говорит, — народ мирный, торговый". — Он вздохнул. — А тут последнего мужика решиться можно, в Пруссии его не купишь небось, не продадут…

— Р-республику, говорите? — собрался наконец с мыслями офицер. Он злобно пялил глаза на тучного, добродушного с виду помещика и решительно поднялся, опрокинув стул. — Шалишь! Я вот пойду и пристрелю этого плюгавого студентишку…

— Пыхачева?

— А хоть и Чихачева!

— Нельзя-с, — недружелюбно сказал толстяк. — Пыхачев зловреднейшая личность, а не подлого сословия человек. Нельзя без суда.

— Можно, — упрямо мычал офицер.

— Никак невозможно-с!

— М-можно…

Жандармский офицер двинулся к выходу, распахнул дверь и попятился от неожиданности. Перед ним стоял Дмитрий Максутов, бледный, с угрожающе поднятой рукой.

— Стойте, вы! — воскликнул Дмитрий. — Палачество свое… прекратите… Слышите?! Если осталась в вас хоть капля русской крови… он растерянно оглянулся, — постыдитесь! В доме горе… — И закричал строго: — Князь в трауре… Лейтенант Александр Петрович Максутов пал смертью храбрых на Камчатке. Там тоже не хватало ни пороха, ни пушек… Дмитрий озлобленно махнул рукой и вышел из гостиной.

— А я пристрелю каналью, — донесся до него пьяный голос офицера. Пулю в лоб, помяните мое слово.

Прямиком, не разбирая дороги, оступаясь на скользкой пахоте или ломая сухую стерню, торопился Дмитрий к бывшему дому лесничего, где жил теперь Иван Кириллович. Дмитрий успел узнать у дворовых людей, что старик жил совершенным отшельником, был плох и только в погожие, солнечные дни выползал из дома с помощью слуги, постоянно находившегося при нем.

Дмитрий подумал о том, что при старике все эти скоты, которых он оставил за столом, не смели и появляться тут, они стороною объезжали усадьбу Ивана Кирилловича, мстя ему за прямоту и нелицеприятие сплетнями, злоязычием, мелкими потравами. Правда, и князь Петр Кириллович прежде не бывал в подобной компании.

Дмитрий отчетливо помнил последний, прощальный перед отплытием "Авроры" вечер в петербургском доме Максутовых.

Давно уже шла война на Дунае, поговаривали о том, что и великие европейские державы не останутся в стороне от конфликта. Гости пили за здоровье государя-императора, славили его государственную мудрость; христианнейшее сердце, скорбящее о судьбах несчастных народов, изнемогающих под властью нечестивых басурманов; твердую военную руку, которую благословляет всевышний на свершение великих ратных подвигов. А более того толковали о хлебе, о черноморских портах, о Балканах и о том, что победоносное завершение войны умножит вывоз хлеба на юге.

Особенно запомнился Дмитрию один из гостей, давний друг и командир Петра Кирилловича по Преображенскому полку, князь Сергей Александрович Г…. Надменный вельможа александровской поры, глубокий уже старик, он сохранил хорошую выправку, чеканный, созданный для дворцовых парадов шаг, а приятная смуглость молодила лицо, несмотря на глубокие складки, морщины и обвислые щеки. Он давно перешел в штатскую службу, был одно время товарищем министра финансов, но всегда находил достаточно времени для бдительного надзора за собственными владениями, поставлявшими ежегодно сотни тысяч пудов хлеба на европейские рынки. О хозяйственных делах толковал неохотно, был записным патриотом и гордился ранами, полученными на Кавказе, куда он был отряжен с особыми полномочиями самим императором.

В памятный вечер прощания он увел Дмитрия и Александра в сад и, покровительственно обняв их за плечи, долго вышагивал по темнеющим аллеям, слушая одного себя, мягкие переливы своего некогда чаровавшего дам баритона. Называл Дмитрия и Александра своими "юными друзьями" и самые проникновенные верноподданнические фразы произносил непременно по-французски.