Русский флаг

"Что за манера поучать, растолковывать самоочевидные вещи, излагать все с такими частностями, будто письмо предназначается новичку, который не кажет и носу из своей резиденции! Пора бы помнить, что я не хуже Невельского знаком с Амуром. Или он пишет свои рапорты и донесения ради потомства, чтобы представить себя единственным ревнителем и пионером Амура?"

"…Каждый же прибывший сюда человек, без совершенно полного довольствия пищею и одеждою и строительным материалом (кроме леса, разумеется) и инструментами, будет нас здесь не усиливать, а только ослаблять и обременять, распространяя болезни и смертность, поэтому не следует присылать людей без полного обеспечения всем вышеупомянутым".

Пробежав это письмо, Муравьев со злостью швырнул его в глубину ящика, чтобы забыть о нем. Он не собирается присылать людей к Невельскому. Наоборот, он рассчитывает послать людей и снаряжение на Камчатку вопреки мнению Невельского.

Но проходило время, Петербург ничего не обещал, ничего не приказывал, и Муравьев, чувствуя необычную боль в простреленной руке, вытаскивал письмо и перечитывал наставления Невельского:

"Здесь в настоящее время каждый солдат прежде всего должен быть плотником; самое для него необходимое: топор, теплая одежда и полное во всех отношениях продовольствие. С этими средствами он может бороться и выйти победителем неминуемого и лютого здесь врага — мороза и других условий, вредно действующих на здоровье и порождающих различные болезни и смертность. Победивши этого врага, внешний враг, пришедший с моря, для нас будет уже уничтожен, ибо, прежде чем добраться до нас, ему придется встретиться с негостеприимным и богатым банками лиманом, в котором он или разобьется, или же очутится в совершенно безвыходном положении. Он не решится также без пользы терять людей, высаживать десанты на пустынные берега Приамурского края".

Следующая фраза приводила Муравьева в состояние крайнего раздражения, — он от своих клевретов знал, как нелестно отзывался Невельской о воспитанниках Кавказа и красносельских лагерей, о настоящих, с точки зрения Муравьева, военных, мечтающих об орудийном громе и воинской славе.

"Таким образом, — писал Невельской, забывая, что эти слова адресуются герою Кавказа, — война здесь будет окончена со славой, хотя и без порохового дыма и свиста пуль и ядер, — со славой, потому что она нанесет огромный вред неприятелю без всякой с нашей стороны потери: неприятель будет всегда в страхе, дабы суда наши не пробрались отсюда в океан для уничтожения его торговли. Он будет вынужден блокировать берега Татарского пролива и южной части Охотского моря, поэтому здесь необходимо будет сосредоточить большое количество военных судов. Правда, это будет сопряжено с весьма значительными расходами, но, знаю, принесет нам огромную пользу, так как, блокируя побережье пролива, а следовательно, и весь Приамурский и Приуссурийский края, неприятель тем самым фактически признает их русскими".

В этом месте Муравьев не мог удержаться от злорадной улыбки. "Невельской — дипломат! Вот уж поистине несовместимые понятия!"

Муравьев пробовал отмахнуться от резонов Невельского, но с каждым днем это становилось труднее и труднее.

Камчатские дела на время привлекли внимание всего мира. Уже и теперь до Муравьева в обширной переписке, которую он ведет, дошли сведения о подготовке англичан и французов к реваншу. В этих условиях малейшая ошибка может оказаться роковой для него. У него так много завистников, врагов, ликующих всякий раз, когда ему случается оступиться.

Не они ли задерживают нужные бумаги?

Нет! Даже они не решатся на такое. По-видимому, медлит император. Чего-то ждет. Занят Крымом? Не верит в способность солдат и матросов отстоять Камчатку? Весьма вероятно. Считает августовскую победу нечаянной радостью, ниспосланной ему небом в эти трудные дни, и не хочет больше испытывать судьбу? Да, это государь, его уклончивость в делах, которые он считает второстепенными.

Муравьев вспомнил одну из своих встреч с царем. Он явился к нему за напутственными словами перед отъездом в Сибирь. Но император после нескольких вежливых фраз покровительственно возложил руку на плечо низкорослого Муравьева и, загадочно улыбнувшись, сказал:

— Впрочем, поезжай. Поезжай поскорей. Не об чем нам долго толковать! Для хорошего слушателя не нужно слов…

Вот и все, что увозил с собой молодой генерал-губернатор, жаждавший узнать мнение государя о будущем золотопромышленного дела в Сибири, о выгодности кяхтинской торговли, откупной системы и многом другом. Глаза Николая были пусты и бесцветны.

С той поры прошло восемь на редкость трудных лет. С клевретами Нессельроде, с Горным департаментом и косностью кабинета воевать труднее, чем некогда с Шамилем. По крайней мере, труднее ему, генералу Муравьеву. Там, среди кавказских гор, шли умирать солдаты. Они приносили ему победу на окровавленных штыках. Остальное довершал он в многочасовых беседах со сговорчивыми князьями.