Русский флаг

Впервые Мартынов понял эту бескорыстную тревогу в юрте старого бурята, дважды побывавшего на своем веку в Охотске. Есаул был знаком с бурятом, — тот жил у самого почтового двора и славился умелой игрой в шахматы. Пока Степан Шмаков занимался приготовлениями к дороге, Мартынов со стариком расставили тяжелые, выточенные из кости фигуры на большой доске, лежавшей на ковре. Мартынов лег, упираясь локтями в ковер и положив подбородок на сжатые кулаки. Острый запах баранины, варившейся в медом котле, щекотал ноздри.

Старик играл молча, теребя на подбородке редкие волосы и беспрерывно набивая табаком ганзу — крохотную медную трубку на прямом чубуке. Выиграв первую партию, он налил Мартынову чашку ароматной горячей жидкости — смесь молока, бараньего жира, чая, соли — и сказал, прищурив глаза:

— Плохо играл сегодня. Худо играл…

— Вижу, Ринчин, сам вижу, — Мартынов хлебнул из чашки. Горячая жидкость обожгла гортань. — Первый раз против тебя я держался крепче.

Старик неторопливо расставил фигуры рукой, словно вырезанной из крепкого коричневого корня.

— Тогда домой ехал, не спешил, — усмехнулся он. — Голова был светлый, мудрый. Теперь плохую дорогу видишь, торопишься.

Бурят еще добавил, что шахматы изобрели индусы — мудрый народ, почитающий высшим благом размышление, прихотливое и спокойное течение человеческой мысли.

— Дорогу, говоришь, вижу? Верно, бо-о-льшую дорогу! — признался Мартынов и, возобновив игру, рассказал буряту о своем путешествии: Якутск, Охотск, Гижига, Тигиль…

Бурят недоверчиво покачивал головой. Да, да… У людей нет согласия. В середине огня нет прохлады, посреди мира нет покоя… Рискованная затея… Он дважды был у большой воды. Это очень далеко. Никто не может предсказать, что случится в дороге. Может пройти три луны, пока молодой русский доберется только до Охотска. А ведь и оттуда путь неблизкий.

Выиграв и вторую партию, он смахнул фигуры на ковер и, перевернув доску, легко поднялся. Казалось, старик опасался, что азартный офицер захочет реванша и игра затянется. Он подошел к зеленому, окованному старой медью сундуку и, открыв его, вынул голубую ленту-ходак, освященную ламами и хранившуюся в сундучке как реликвия вместе с другими ходаками различных размеров. Положив ленту на руки так, что бахромчатые концы повисли по сторонам, он низко поклонился и протянул ее Мартынову в подарок. Это было знаком высокого почтения и одновременно пожеланием счастья и удачи в будущем.

Подобные подарки делались нечасто. Мартынов бережно свернул ходак, сделанный из мягкого китайского шелка, и спрятал его за борт мундира.

— Пусть тебе благоприятствуют боги и удача, — сказал старик на прощание.

Мартынову и после не раз случалось замечать, что чем душевнее бывал собеседник, тем он меньше сочувственных слов тратил для есаула и больше тревожился за Петропавловск.

Встречался Мартынов и с людьми, которым не было дела ни до Камчатки, ни до англичан. Они и не верили, что он собрался в Петропавловск. "Знаем твою Камчатку! — лукаво подмигивали они. — Где вдоволь мехов, там и Камчатка. С такой командой, как у тебя, целую губернию обобрать можно. Где не продадут — силой возьмете…" Пьяными глазами они ощупывали поклажу Мартынова: какой, мол, товар припас для охотников?

Мартынов быстро продвигался вперед.

Лена встала еще в начале ноября. Декабрьские морозы впросинь выкрасили лед, а затем укрыли его слоем снега. Кибитки неслись по малоезженой дороге, ныряя в тайгу и выбегая на просторный берег реки. Зеленый потемневший лес, бодрящий запах ели и кедра, тонкий узор лиственниц на фоне заснеженных холмов или бледного, почти белого неба, шорох падающего с веток снега — все было знакомо Мартынову с детства, напоминало годы, проведенные в тайге.

В несколько дней его лицо сделалось смуглым, стало суше, тверже.

Всю дорогу от Олекминска до Якутска ветер бил в лицо, обдавая ямщиков сухим, колючим снегом. Лена лежала в плоских берегах, невидимая в белесом тумане. На каждой станции якуты-ямщики уверяли Мартынова, что лучше бы подождать денек, пока распогодится, и через час-другой уже неслись во весь дух на северо-восток, напрягая глаза, чтобы не потерять дорожные приметы и не сбиться с пути.

Так и приехали в Якутск в сумерки, не разглядев в густом снегопаде ничего, кроме очертания двух каменных церквей. Только тусклым утром увидел Мартынов город, раскинувшийся в степи. Все жалось к земле, словно боясь подняться, напомнить о себе, взглянуть в свинцовый горизонт. Юрты якутов, приземистые, бревенчатые избы, невысокое каменное здание Гостиного двора, сплошные частоколы — все сливалось с угрюмой степью, отвечало ее монотонности.

В Якутске провели день. Пока Мартынов наносил официальные визиты, Степан Шмаков с казаками рыскал по Гостиному двору и базару, тянувшемуся по берегу Лены. Он закупал провизию, которой должно было хватить до Петропавловска. Ни в Охотске, ни тем более в Гижиге и Тигиле нельзя было рассчитывать на пополнение запасов, — в этих местах зимой нередко бывает самый настоящий голод.