Русский флаг

"Президент" и "Пик", "Форт" и "Эвредик", "Альцест" и "Дидо", "Бреск" и "Энкаунтер", "Барракута" и "Амфитрита", "Монарх" и "Тринкомали", "Сибил" и "Хорнет", "Биттерн" и "Тартар", "Спартан" и "Рэттер", "Винчестер" и "Сарацин" и еще десятки кораблей с самыми причудливыми и грозными названиями составили флот, которому надлежало взять реванш за поражение минувшего года.

Тридцать четыре английских корабля и двадцать два французских небывалая в этих местах сила!

Здесь были линейные корабли и двухпалубные фрегаты, винтовые корветы и первенцы новой, эры судостроения — железные пароходы, бриги и даже описное судно[37], занятое неустанной разведкой под мирным флагом и под предлогом научных изысканий в районе Курильских островов.

И пока Петропавловск спал, укрытый снегом, не зная о предстоящей эвакуации, Мартынов в одиночку боролся с неприятелем, разрезавшим океанскую волну за много тысяч миль от него.

Больной Степан остался в Гижигинске, на попечении светлолицей исправничихи.

V

Чэзз оказался словоохотливым, но малоинтересным спутником. Мартынов быстро раскусил его и перешел на грубовато-фамильярный тон, что было естественным ответом на лесть купца.

Если им случалось ехать близко друг от друга, Чэзз окликал есаула, обращал его внимание на пустяковые подробности дороги, неудачно шутил и сам смеялся громко, прерывисто, издавая звуки, похожие на кваканье большой лягушки.

После выезда из Гижигинска выпало несколько хороших дней. Горы стояли тихие, устремив в небо бурые наконечники утесов. Березовый лес, по которому шла тропа, опоясывал горы кружевом тонких ветвей, приветливой красотой светлых стволов. А за ними подымалась стена хвойного леса с высокими елями, стоящими как бойницы или сторожевые башни. Укрытый от моря горами и тайгой, Мартынов быстро подвигался вперед.

Американец, ехавший со своим каюром впереди, часто останавливал собак.

— Собачкам нелегко тащить такую тушу! — говаривал он, хлопая себя по животу. — Кому, кому, а моим ногам это хорошо известно!

На каждой остановке он успевал закусить, поражаясь строгому режиму Мартынова.

— Здесь так мало удовольствий! — цедил купец сквозь жующие челюсти. Большой грех уйти на небо, не съев всего, что отведено тебе самим господом богом. Человек не должен пренебрегать своими обязанностями.

— Я дожую на небе, — ответил Мартынов. — В раю. Там у меня не будет других дел.

— Боюсь, что там, — Чэзз уморительно закатил глаза, — не дадут мяса. — Он притворно вздохнул. — Я задал однажды этот вопрос корабельному священнику…

— Что же он ответил?

— "Мистер Чэзз, не беспокойтесь напрасно. Рая вам не видать, а в аду вы получите сколько угодно мяса, даже филе из собственной ягодицы, приготовленное на хорошем огне".

Он громко хохотал, вздрагивая всем телом и заставляя собак настораживать острые уши.

Поскольку предметом шуток Чэзза служили его же слабости и физические недостатки, запас остроумия американца быстро истощился. О Петропавловске и царивших там порядках Чэзз отзывался в превосходной степени: все "прекрасно", "великолепно", "исключительно"!

— Завойко? О, это большой государственный ум, справедливый хозяин и деловой человек! В Штатах он мог бы рассчитывать на президентское кресло. Только в России подобный человек может иметь такой маленький штат, как Камчатка… Лыткин? — американец задумался. — Ах, господин начальник морской аптеки!.. Как же, знаю! О, большой доктор!

Чэзз успевал скупать меха, хотя Мартынов бесцеремонно гнал его вперед. Новый приказчик, Трумберг, охранял товары и меха, переговоры с коряками вел сам Чэзз. С неожиданной легкостью он нырял в круглое отверстие подземной юрты, служившее и окном, и дверью, и дымоходом. Вылезал оттуда багровый, кашляющий от дыма, но большей частью довольный, волоча за собой связку шкурок. Казалось, Чэзз живет ради этих великих минут; рыхлое лицо его пылало, он суетился вокруг хозяина мехов, хлопал его по спине, хватал за нож, привязанный к поясу, показывал, что они и так "зарезали его", забрав самые лучшие товары, оглушал смесью русских, английских и корякских слов.

После Пенжинска у Мартынова произошла первая серьезная размолвка с Чеззом. Кончились горы, впереди на сотни верст лежала безлесая тундра, скудная земля оленных коряков. Здесь не было ни охотничьих троп, ни дорожных знаков, по которым можно ориентироваться. Небо, повисшее низко над тундрой, непроницаемо днем и ночью. Просыпаясь, Мартынов вначале никак не мог определить, где восток и где запад, север и юг. Коряки-проводники находили направление пути по застругам — волнообразным снежным гребням, перпендикулярным направлению господствующего ветра.