Русский флибустьер

Петруша с Анастасией медленно брели вдоль яра и неспешно беседовали, можно сказать, ни о чем. Вспоминали ушедшее 7205-е лето1. Казалось, совсем недавно стояли жаркие денечки, лес одаривал грибами-ягодами, а вон уже и золотая осень, почитай, миновала. Теперь одна радость – ждать, когда снег ляжет, начнутся зимние забавы, катания, а там и Рождество придет с колядками, да святки с гаданиями, кулачные битвы будут устраиваться на льду замерзшей Сосны. В кулачках Петруша слыл одним из лучших бойцов.

Однако беседа их была прервана. Со стороны острога бежал дворовый мальчик-казачок Егорка.

– Барин! Барин! – кричал он, размахивая руками.

Подбежал, запыхавшийся, никак не мог отдышаться.

– Что такое, – встряхнул его за плечо Петруша. – В чем дело?

– Батюшка барин просил тебя разыскать срочно! Чтоб, говорит, домой шел незамедлительно!

– Да в чем дело-то? – повторил вопрос Петруша. – Что стряслось?

– А я почем знаю? Мне велено, я передал.

И побежал обратно.

Дома творилась кутерьма и суматоха. По двору бегали мальчишки, помогавшие при кухне, ловили кур, два мужика на костре опаливали заколотого поросенка, пахло паленой щетиной. В тереме сенные девки носились с подушками, да перинами. Хозяйка, жена воеводы Марфа Тимофеевна, подгоняла их и давала указания.

– Что случилось, матушка? – спросил ее Петруша. – Зачем тятенька меня звал? Где он?

– В опочивальне. Кафтан новый примеряет. Ты сейчас к нему не ходи, под горячую руку попадешь. Поди-ка лучше тоже переоденься понаряднее. Сам государь-батюшка к нам едет!

Часом раньше прискакал к Антипу Прохоровичу царский гонец и сообщил, что государь Петр направляется со свитою в Воронеж и пожелал у него, у воеводы Авдеева, на ночлег остановиться. Оттого и началась суета в доме – приготовить постели, да угощения именитым гостям. Петруша отправился к себе в опочивальню надевать нарядное платье. Одевался он всегда сам, лет с семи от помощи отказался.

По улице с разбитой колеею, приподняв до колен подол, бежала дворовая девка, посланная за острог следить за приближением царского поезда. Босые ноги разъезжались на неровностях скользкой дороги, попадая в лужи, разбрызгивали грязь. Баба, несшая на коромысле два ведра, посторонилась, но девка все равно толкнула ведро, оно закачалось, расплескивая воду.

– Оглашенная! – погрозив вслед кулаком, крикнула баба.

Девка вбежала на двор воеводы Авдеева и выпалила:

– Едут! Едут! До мельницы уж доехали!

Через четверть часа показался и поезд. Впереди верховые стрельцы, не меньше дюжины, за ними возок, четверней запряженный, позади еще два возка. И четверо верховых замыкали процессию. На двор заехали. Из переднего возка вышел царь. Ни с кем его не спутаешь – высокий, худой, в платье немецкого покроя, гладко выбритый.

Всё семейство Авдеева стояло перед крыльцом – жена Марфа Тимофеевна, старший сын Петруша, две его сестренки-отроковицы, два брата пяти и семи лет и сам Антип Прохорович, тоже в немецком кафтане, на Троицу купленном, но ни разу еще не надеванном. Все в пояс поклонились государю. Марфа Тимофеевна на вышитом рушнике держала каравай только что испеченного хлеба и деревянную расписную солонку. Поднесла государю.

С царем на воронежскую верфь ехали два англичанина, Джон Ден и Осип Най. При них был толмач, но царь Петр и сам разговаривал с ними по-аглицки. Англичане же, в свою очередь, пытались овладеть русским языком, ведь им предстояло руководить рабочими при постройке кораблей.

Гостей разместили в палатах, после чего пригласили трапезничать, отведать угощения, какие бог послал. А послал бог и студень, и уху, и кашу тыквенную, и икру осетровую, и гусей жареных, и кур, и порося запеченного, и яблоки моченые. Антип Прохорович сам резал хлеб и раздавал гостям. Пили медовуху и вино заморское, произнося здравицы царю и иноземцам, да хозяину с хозяюшкой. И за праздник пили, за Покрова Богородицы.

После трапезы холопы убрали со стола, но гости не расходились, курили трубки и вели неспешную беседу о том, какая великая страна Русь.

– Вот построим флот, – говорил государь, – Азов отвоюем. И басурман из Крыма прогоним, и торговать легче станет и с Европой, и с Индией…

И все головами кивали, соглашались с царем. А царь посмотрел на Петрушу.

– Добрый сынок у тебя, воевода. Как звать?

– Петрушей, – ответил Антип Прохорович.

– Ишь ты, тезка, значит! А годков сколько?

– Семнадцать, – снова ответил воевода.

– Да не с тобой говорю я, – рассердился царь. – У сынка твоего языка что ль нету? А ну, Петруша, подойди-ка сюда! Да не тушуйся, не съем я тебя.

Петруша подошел к царю, поклонился.

– Да неча поклоны бить. А ну, повернись-ка! Смотри-ка, верста коломенская, повыше царя, небось, будешь. Давай-ка померимся.

Царь поднялся. Встали они с Петрушей спина к спине.

– Ну, как? – спросил государь?

– Вровень, ваше величество! – заверила Марфа Тимофеевна, гордая за сына.

– А сила как? Есть сила в руках-то? А ну-ка, сядь.