Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая

Академик Александр Панченко аттестовал произведения Монса как стихи элегического поэта-дилетанта. “Очень важно, – напоминает ученый – что теория допускает появление музыки в элегии, а стихотворная продукция XVII – первой половины XVIII века была не столько “говорной”, декламационной, сколько поющейся”. Монс исполняет чувствительные нежные романсы, к коим сочиняет музыку, проводит долгие часы за подбором рифм к какому-нибудь “ненаглядному Купидону” или “ангелу души”. Страсть, романический вечер, раненое сердце – всё это давало материал к сентиментальному посланию. И слагаются чувствительные куплетцы на немецком языке: “Ничего нет вечного в свете, но та, которую люблю, должна быть вечна… Мое сердце с твоим всегда будет едино!.. Моя любовь – мое горе, так как с тобою я редко вижусь… Куда исчезла моя свобода? Я сам не свой, не знаю, зачем стою, не знаю, куда иду… Какую силу назначила мне судьба народов? Начатое мною заставляет надеяться… Но к чему послужат мои речи, мои жалобы? Я волнуюсь: то думаю, что сбудется мое желание, то вновь сомневаюсь”.

В архиве камергера сохранился стихотворный текст “слободского письма”, датированный 1724 годом:

Ах, что есть свет и в свете, ах, всё противное;
Не могу жить, ни умереть! Сердце тоскливое,
Долго ты мучилось! Нет упокоя сердца,
Купидон, вор проклятый, вельми радуется.
Пробил стрелою сердце, лежу без памяти.
Не могу я очнуться и очима плакати.
Тоска велика, сердце кровавое,
Рудою запеклося и все пробитое.

Лирическое излияние исходит здесь от возлюбленной. Это заставило литературоведа Александра Позднеева усомниться в авторстве Монса и отнести произведение к сочинениям “неизвестной поэтессы Петровского времени”. Однако от имени женщины писаны многие элегии и песни XVIII века, “мужское” авторство которых установлено. Кроме того, очевидно, что создатель текста не был носителем русского языка как родного. В этом нас убеждают и нарушения законов русской просодии, и небрежение к требованию точной рифмы, установившееся в русской силлабической поэзии с конца XVII века. Потому, думается, прав академик Владимир Перетц, когда рассматривает сей текст в ряду “песенок литературного икусственного склада, обличающих своим стилем, расположением содержания те же приёмы сентиментального немецкого творчества, какие мы констатировали в несомненных творениях Монса”. Как и другие его сочинения, эту песню отличает подчёркнутая сентиментальность, чувствительность, что вообще свойственно первым нашим элегиям и песням.

Другая песня “Ах, бедная, ах, что я думала” построена в форме диалога двух влюбленных, объявляющих друг другу о верности и постоянстве. Вслед за признанием женщины (первые строфы) следует монолог “милого”:

Радуюся, что сердцо верная
Я себе получил
И всеи тоски отбыл.
Радость моя неизреченная,
По век я своим почту твоё серцо верное.

Этот дуэт, по-видимому, и пелся на два голоса.

В другом стихотворении Монс остроумно обыгрывает образ “светила”, восходящего к культуре Возрождения и традиционно соотносившегося в немецкой барочной поэзии с прекрасной дамой. Однако апеллирует стихотворец к чувствам, что позволило историку Михаилу Семевскому определить жанр произведения как “сентиментальное послание”:

Вы, чувства, которые мне
Одно несчастье за другим причиняете,
Вы указываете, вы мне восхваляете
Красоту моего светила!
Оно, светило это, мне улыбнулось,
Но вы же, чувства, его затемняете…
Но я же должен думать, что всё моё огорченье
Предопределено, – так бывает в свете.

Достойно внимания и то, что Виллим Иванович, будучи завсегдатаем ассамблей, слагал заздравные стихи, которые пелись, сопровождаемые игрой на мандолине: