Русский Гамлет. Трагическая история Павла I

День догорел. Луна светила ярко, тени лежали длинные и густые. При повороте в одну из улиц цесаревич заметил в углублении дверей двухэтажного каменного дома высокого человека, завернутого в испанский плащ, в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он вышел из своего убежища и молча пошел с левой стороны от наследника престола. Его шаги издавали странный звук, будто камень ударял о камень, от тела шел ледяной холод. Когда незнакомец прикасался к одежде Павла Петровича, тело наследника сотрясалось от дрожи. Наконец цесаревич, как бы невзначай обернувшись и стараясь придать голосу беспечность, бросил Куракину:

— Мы имеем странного спутника.

— Где? — удивился граф.

— Как видишь, он идет слева от меня, и к тому же преизрядно гремит и толкается.

Куракин изумился, не зная, что и подумать — то ли над ним подшучивают, то ли… Но нет, этого быть не может, наследник всегда отличался крепким здоровьем.

— Ваше высочество, — глупо улыбнулся Куракин, пытаясь понять, как себя вести в данной ситуации, — вы идете у самой стены, там и собаке места не найдется.

Павел Петрович протянул руку — действительно камень. Но этот камень имел очертания человека и продолжал шагать, издавая звук, будто ударяли в глухой колокол. Наконец незнакомец обернулся, и цесаревич увидел обращенный к нему взгляд грустных бездонных глаз. Из-под плаща, закрывавшего рот спутника, раздался тягуче-торжественный, замогильный голос:

— Павел!

— Что тебе нужно, призрак?

Цесаревича сильно лихорадило — не то от страха, не то от холода.

— Бедный Павел! — ласковый голос задрожал от сострадания.

Цесаревичу стало жалко себя; удивленный, он остановился. Незнакомец тоже. Повернулись друг к другу. Слуги и Куракин как будто нарочно не показывались. Сзади осталось здание Сената, спереди был большой мост через Неву. Река казалась спокойной, но было в этом что-то зловещее, Нева затаилась, чтобы подманить жертву, подпустить поближе к себе и уж тогда наброситься со всей мощью.

— Кто ты: друг или недруг? — Цесаревич уже справился с ознобом, его согрел ласковый участливый голос спутника. Никто, казалось Павлу Петровичу, ни одно живое существо с самого рождения не жалело его так искренне, без злобы на других и без корысти для себя. — Откройся мне, странный человек. Нужна ли тебе моя помощь?

— Бедный Павел! — Опять дрожь пробежала по телу цесаревича, дрожь от странного голоса и ледяного дыхания незнакомца. — Я тот, кто любит тебя и жалеет. Не привязывайся крепко к бренному миру — ты не останешься в нем надолго. Но пока живешь — живи правдиво и не презирай укоров своей совести. Они будут освещать твой тернистый путь. Скоро рассвет — прощай! Я иногда буду встречаться с тобой.

Шляпа незнакомца сама собой приподнялась, цесаревич увидел орлиный взор, смуглый лоб и строгую улыбку своего прадеда. О многом надо было его спросить, но, ошеломленный, правнук замер и очнулся, лишь когда Петр Великий исчез.

— Ты и сейчас ничего не видел и не слышал? — обернулся Павел Петрович к подошедшему Куракину.

— Не-ет, — растерянно пролепетал граф. — Впрочем, что-то холодное и странное тут есть. Наверное, от реки несет.

— Нет, — загадочно улыбнулся цесаревич, — не с реки.

С тех пор прадед являлся Павлу Петровичу каждую весну, а на площади, где они разговорились впервые, матушка вдруг приказала воздвигнуть конную статую великого самодержца. Цесаревич, конечно же, догадывался, кто натолкнул ее на это решение.

«Чем же велик Петр? — размышлял Павел Петрович в своем гатчинском кабинете. — В первую очередь, железной дисциплиной. Он не прощал подданным безделья, лжи, лихоимства, он крепкой железной рукой держал бразды самодержавия. Он не имел иного интереса, кроме интереса государства. А сейчас дела идут вкривь и вкось, потому что у каждого личные виды, каждый заботится о своем благополучии. Когда я взойду на трон, то не стану никому потакать. Пусть меня лучше ненавидят за правое дело, чем любят за неправое».