Русский генофонд на Русской равнине

Рис. 10.1.1. Свидетельства четырёх очевидцев: карты первых главных компонент изменчивости

^{A. Главный сценарий антропологии (соматология).}

^{Б. Главный сценарий дерматоглифики (кожные узоры).}

^{B. Главный сценарий классических маркёров генетики.}

^{Г. Главный сценарий антропологии маркёров Y хромосомы.}

^{Примечание: все карты приведены в «надёжном» ареале, обеспеченном исходной информацией по данному типу маркёров.}

СВИДЕТЕЛЬСТВА АРХЕОЛОГИИ

_{Ось Север — Юг сформировала геополитическую основу древнерусского государства}

^{Н. А. Макаров}

Мы выслушали шесть очевидцев, свидетельства которых проанализировали одной и той же картографической технологией. Но есть и другие важные свидетели, подтверждающие выявленные нами закономерности. Мы уже не раз говорили о том, что широтное деление Русской равнины (север, юг и серединка) согласуются с данными лингвистики о подразделении русского языка на северные, южные и переходные среднерусские говоры.

Археология ранее придерживалась иного мнения о Древней Руси — «киево-центристской» концепции, где северу отводилась роль второстепенной провинции. Однако накопление данных заставило пересмотреть это мнение: большинство археологов сейчас рассматривает становление Древней Руси как результат объединения двух равноправных государственных образований — Киева и Новгорода [Седов, 1999; Носов, 2002; Янин, 2004; Макаров, 2005]. Более того, Новгородские земли и Киевщина рассматриваются лишь как части двух обширных историко-культурных ареалов с различными направлениями внешних связей: Юг ориентировался на Причерноморье, а Север — на Балтику. Причём влияние Балтики простиралось на внутренние континентальные области Восточной Европы вплоть до Волго-Клязьменского междуречья, Белозерья и Северной Двины. Различия между Севером и Югом охватывали широчайшие пласты культуры: различия в керамике, градостроительстве, жилых постройках, сельскохозяйственных культурах, денежно-весовых системах, характере расселения. Причём мнение о бедности Севера по сравнению с цветущим Югом оказалось неверным — торговля пушниной позволяла большой части населения Севера жить в большем достатке и довольстве, чем на Юге, где богатство скапливалось у элиты. Своеобразной была и средняя полоса Русской равнины, в которой встречались культурные традиции Севера и Юга.

Но для генетики, конечно же, важно, насколько движение культуры было связано с миграцией самого населения, миграциями генов. И здесь тоже есть примечательные перемены в археологии. Прежние представления о массовых передвижениях восточных славян с юга на север в XI–XIII веках оказались преувеличенными. «Археологические материалы раскрывают многочисленные факты подвижек населения на север внутри регионов или через границы сопредельных областей, но не подтверждают картины массового отлива населения из южнорусских земель» [Макаров, 2005, с.8].

Итак, новые данные археологии — ещё один и очень важный свидетель. Пусть мы пока не можем проанализировать их теми же методами геногеографии, что и прочие массивы данных. И потому не можем включить археологию Русской равнины как равноправного свидетеля в наше основанное на картах исследование — этот свидетель пока не говорит на универсальном языке карт. Но свидетельство археологии мы должны заслушать хотя бы на её собственном языке. И это свидетельство не только вновь подтверждает два полюса русского генофонда и стрелку, указывающую на север (или на юг). Этот новый свидетель сообщает нам, что своеобразие Севера связано со своеобразием именно славянского мира. Важность этой информации трудно переоценить! Мы уже не раз встречались с тем, что своеобразие генофонда Русского Севера нельзя объяснить только мощным финно-угорским пластом. На него накладывался второй фактор — своеобразие северного славянского пласта генофонда. А особость культуры помогала сплавить все эти составные части в яркий и многоликий генофонд Русского Севера.

РУССКИЙ ГЕНОФОНД В КРУГУ СОСЕДЕЙ